— Вот что, — сказал Матвеенко Рахманину. — Ты пока здесь оставайся, а мы съездим в краеведческий музей.
— Можно, я с вами? — спросил Рахманин.
— Нельзя, — сказал Матвеенко. — Ты поработай здесь.
И Рахманин понял, почему. Если бы они вместе уехали, им бы вместе пришлось возвращаться, вместе вести опрос свидетелей, и в результате вся зеленгородская милиция на следующий день знала бы от милиционера Лютого, чем уже более месяца занимаются Матвеенко и Рахманин за государственный счет, какой ерундой. Рахманин сам должен был разобраться во всем. Он понял это и сказал:
— Хорошо, поезжайте. Только не забудьте меня здесь. Мне это место совсем не нравится.
— Ладно, не кисни, — сказал Матвеенко.
— Хорошо, не буду, — ответил Рахманин. — Хотя прекрасно понимал, что один уже недавно скис. Но вовсю светило солнце, и было совершенно нестрашно.
Рахманин стал прогуливаться около входа в учительскую, чтобы поговорить с кем-то из учителей.
Однако дом был пуст. Ребята, наверное, продолжали работать в поле, а взрослые собрались где-нибудь на поминках.
— Дурацкая ситуация! — подумал Рахманин. — Люди сидят, пьют, беседуют. А ты приходишь и спрашиваешь: «Кто видел покойного в последний раз? А не было ли на его шее следов от удушья?» Тебе говорят: «Не было. Он был здоров как бык. Вот справка о его смерти». Ты снова спрашиваешь: «А вскрытие проводилось?» Тебе говорят: «А по морде не хотите?» Время уходило и уходило. Никто из взрослых не появлялся.
Рахманин поднялся в учительскую комнату, в ту самую, в которой он спал в прошлый раз. Сел на диван, стал рассматривать документы. Ничего не было особенно интересного. Все: журналы, книги, выписки, решения — все было такое скучное, среднесиротское. Рахманин сам не заметил, как заснул. Будто заколдованный.
Проснулся он весь мокрый и встревоженный от скрипа двери. Она медленно плыла в пространстве комнаты. Кто-то тихо входил.
Рахманин напрягся на диване: что-то происходит… что-то случается. Вот показалась белая рука, вот в комнату вошел похоронный костюм. В костюме был человек Александр Павлович Молоко.
Рахманин дико вскрикнул, заметался по комнате. Потом вскочил на подоконник и сиганул вниз.
— Не возьмете!
Он недолго путался в кустах под окном… бежал. Во время бега жить не так страшно. Ему казалось, что этот страшный человек в костюме бросится и поплывет по воздуху за ним, схватит его своими страшными малоподвижными белыми руками, и тогда… что будет тогда, Рахманин не знал, но и не очень стремился узнать.
Он пробежал мимо хозяйственных построек во дворе и выскочил на главную аллею.
Как раз появилась милицейская машина с любимым Лютым и спокойным Матвеенко. Они остановились около Виктора.
— Ну что? Как дела? — спросил Матвеенко. — Все в порядке?
— Более чем, — ответил запыхавшийся Рахманин.
— Ты провел опрос свидетелей?
— Да, да, — отвечал Рахманин. — Конечно. Самого покойника чуть не допросил, да нервы сдали. Поехали отсюда.
Матвеенко очень хотелось узнать подробности. Но при Лютом он не стал.
Машина двигалась в сторону Москвы по чудесным российским пейзажам, мимо дубовых рощ, грибных перелесков, широких рек и заросших речушек, порою над огромным песчаным карьером, порою чистым придорожным лесом, а позади поднималось облако на полнеба. Оно чернело, наливалось грозой, и облако это было Александром Павловичем Молоко.