– Дышала ночь острогом сладким стра-а-асти…

– Каким острогом? – всплескивала руками Варька. – Не тюремная же песня, дура! Восторгом сладострастья!

– Чего?..

– Любовь так называется! Повтори – вос-тор-гом сла-до-страстья!

– Вострогом слады-страсти…

– Тьфу! Кузьма, давай опять начало. Еще раз…

По счастью, терпения у Варьки было много: из памяти еще не изгладился прошлый год, когда они с Ильей точно так же мучились над непонятными словами и с ними точно так же возился Митро. Но к вечеру и у нее начали сдавать нервы. Когда Варька, замучившись объяснять очередной оборот, схватилась за голову и застонала, поминая угодников и Богородицу, Данка чуть ли не сочувственно спросила:

– Ну, что ты так убиваешься? Ну, не примут меня в хор – пойду дальше, только и всего…

– С ума сошла, милая? – сквозь зубы спросила Варька, покосившись на Кузьму. – Ты замужем теперь! Собралась, тоже мне, перекати-поле…

Данка тоже посмотрела на мужа. Пожала плечами, но ничего не возразила и через минуту буркнула:

– Давай сызнова.

Через три дня все «восторги сладострастья» с грехом пополам встали на свои места, и романс был вполне готов к прослушиванию. И сейчас, стоя перед хореводом, Данка бестрепетно сказала:

– Умею петь «Дышала ночь».

– Чего-чего?! – даже Якову Васильеву изменила его обычная сдержанность.

Цыгане изумленно загомонили: все знали сложность романса и то, что после ухода Насти спеть его без сучка-задоринки не мог никто.

– «Дышала ночь». – По хмурому Данкиному лицу скользнула досада. – Можно начинать?

– Ну, осчастливь, – без улыбки кивнул хоревод и, опустившись на диван, приготовился слушать.

Кузьма устроил на колене семиструнку, взял начальные аккорды. Данка обвела спокойным, сумрачным взглядом стоящих, сидящих вдоль стен и на лестнице цыган. Взяла дыхание и негромко начала петь.

С первых же слов романса Варька поняла, что все ее уроки пропали впустую. На второй строке среди цыган послышался тихий смех. К концу первого куплета не выдержала и откровенно прыснула Стешка. А на втором куплете смеялись все, кроме Якова Васильева, Кузьмы и Варьки.

Дышала ночь восторгом сладким страсти,

Несчастных дум и топота полна,

Я вас ждала с безу-у-умным жаждом счастья,

Я вас ждала – и прела у окна…

«Все», – пронеслось в голове у Варьки. Она обменялась взглядом с Кузьмой, поняла, что он думает о том же, и испуганно уставилась на Данку, ожидая, когда же та оборвет на полуслове романс и выбежит из комнаты. Но… та продолжала петь, как ни в чем не бывало, словно не замечая нарастающего хохота, словно не чувствуя, что безнадежно запуталась в тексте. Ее лицо по-прежнему выражало спокойствие и – Варька могла бы в том поклясться – невероятное презрение.

Закончив романс на низкой, бархатной ноте, Данка умолкла и с достоинством сказала так, как было принято в таборе:

– Патыв тумэнгэ, ромалэ[34].

– Спасибо, – серьезно, без тени насмешки ответил Яков Васильев, и цыганки, поглядывая на него, одна за другой перестали хихикать. – М-да… рано тебе, конечно, еще это исполнять. А что ты в таборе пела?

– Всякое.

– Давай. Веселое что-нибудь.