Опомнившись, Илья шумно выдохнул, отошел. Сел было на землю, но тут же вскочил снова.

– А кто там с ней? Что говорят? Хорошо все, правильно?!

– Стеха там, – ворчливо ответил кто-то из женщин. – Не бойся. Сиди, морэ, да жди. Даст бог, все ладом будет. Да сядь ты, не вертись тут! Мешаешь только…

Словно в подтверждение этих слов, из дома на крыльцо, чудом не ударив Илью по лбу дверью, выбежала Стеха и закричала:

– Еще воды принесите! Наташа, Фенька, сюда!

Две молодые цыганки схватили ведра, висящие на заборе, и взапуски бросились к колодцу. Старшие невестки Стехи, уже немолодые, полные достоинства, не торопясь вошли в дом и плотно закрыли за собой дверь. Илья подбежал к окну, замер, прислушиваясь, но из дома не доносилось ни стонов, ни криков – только невнятное бормотание женщин, топот босых ног по половицам и деревянный стук: кто-то открывал настежь все двери и ящики, чтобы роженице было легче. Илья сам не знал, сколько времени стоял так, и вздрогнул, когда сзади его тронули за плечо. Обернувшись, он увидел деда Корчу.

– Парень, это ведь дело долгое. Не стой, иди сядь.

Он послушался. Медленно подошел к поленнице, сел на бревна и закрыл глаза.

Время шло. Теплый день сменился сумерками, очень быстро перешедшими в темноту. Цыгане, устав ждать, разбрелись по домам. Кое-кто, уходя, сердито бурчал, что, мол, собирались завтра трогаться, а теперь что? Но дед Корча твердо сказал: «Пока Настя не управится – посидим». Илья не сумел даже поблагодарить старика. Радостное возбуждение первых минут закончилось, вместо него душу сосал нудный, изматывающий страх. Илье казалось, что уже прошло слишком много времени, что давно можно было не одного, а трех родить. Еще пугало то, что Настя не кричала. Илья был уверен, что при родах все бабы должны орать благим матом. Впрочем, Ольга тоже мало кричала тогда, весной… Илья невольно зажмурился, вспоминая прошлогоднюю Масленицу, когда они с Варькой и Митро сидели на кухне дома Макарьевны и боялись дышать, слушая сдавленные, хриплые стоны из-за закрытой двери.

От этих воспоминаний у Ильи перехватило дыхание, он вскочил с поленницы, взволнованно прошелся по темному двору, опасаясь глядеть на дом с ярко горящим окном, в котором не было видно ничего, кроме мелькающих теней. Господи, и Варьки нет, в который раз со страхом и досадой подумал он, все бы спокойнее было… Распевает там, в Москве, свои романсы, а тут такое делается… И почему, почему Настька не кричит? Чем она там занимается? Почему проклятые бабы не выходят, хоть бы одна выбежала, рассказала бы, что с Настькой, как она… Ничего толком сделать не умеют, хоть самому рожай… Илья снова прошелся вдоль забора, чувствуя, что дрожит не только от напряжения, но и от озноба: весенние ночи были еще холодными. Потом подумал, что неизвестно, сколько времени придется так сидеть. Можно было, конечно, переночевать у соседей, но Илья на это не решился, боясь, что, как только он уйдет, тут же все и случится. В конце концов он выдернул из поленницы несколько березовых обрубков и запалил костер. Сразу, будто только этого и дожидаясь, из-за ската крыши выглянула луна, запуталась в кружевных ветвях рябины, и по двору поползли бледно-серые, призрачные пятна. От лунного света Илье неожиданно стало спокойнее. Он придвинулся ближе к весело трещавшему огню, глубоко вздохнул, еще раз посмотрел на дом, на луну, на черный двор… и вдруг заснул, как в колодец провалился.