– Ты… Вот он ты, – со стиснутым дыханием произнес Лихаген. – Ты убил моего сына, моего Джона.

Каждое слово давалось ему с мучительным усилием, после каждого требовался вдох.

– Да, это был я.

– Ты хоть спросил, за что?

Луис покачал головой.

– Для меня это не имело значения. А теперь ты потерял своего последнего сына. Как я уже сказал, ты сам все это на себя навлек.

Рука Лихагена потянулась к маске. Он прижал ее к лицу, вдыхая драгоценный кислород. Так он пробыл какое-то время, пока дыхание более-менее не восстановилось, и тогда он снова отвел маску.

– Ты оставил меня ни с чем, – просипел он.

– У тебя есть твоя жизнь.

Лихаген, видимо, хотел рассмеяться, но наружу вырвался лишь сдавленный кашель.

– Жизнь? – прокашлял он. – Какая ж это жизнь? Медленное угасание.

Луис пытливо смотрел на Артура сверху.

– Почему здесь? – спросил он. – Зачем было заманивать нас сюда в такую даль, чтобы убить?

– Я хотел, чтобы ты истек кровью на моей земле. Чтобы кровь твоя впиталась в то место, где похоронен Джон. А он чтобы знал про то, что отмщен.

– А Хойл?

– Хороший мой друг, – сухо переглотнув, сказал Лихаген. – Хороший, верный друг. – Упоминание имени Хойла пускай и ненадолго, но как будто придало старику сил. – Ничего, мы наймем других. Это не закончится никогда. Никогда.

– У тебя никого не осталось, – безжалостно сказал Луис. – А скоро не станет и Хойла. Так что все кончено.

В глазах Лихагена будто что-то потухло: до него дошла вся правда сказанного. Он взирал на своего мертвого сына и вспоминал того, что ушел до него. Отчаянным последним усилием Артур приподнял голову, а левой рукой немощно ухватил Луиса за рукав.

– Тогда убей и меня, – с мукой и мольбой произнес он. – Прошу тебя. Будь… милосерден.

Его голова упала обратно на подушку, но глаза по-прежнему неотрывно глядели на Луиса, полные ненависти, горя, но более всего нужды.

– Пожалуйста, – повторил Лихаген шепотом.

Луис аккуратно высвободил свой рукав. Нежным, почти ласковым движением он положил руку старику на лицо, плотно закрыв ноздри большим и указательным пальцами, а низ ладони притиснув к сухому сморщенному рту. Утопая головой в подушке, старик кивнул, словно в молчаливом согласии с тем, что сейчас должно произойти. Через несколько секунд он попытался сделать вдох, но воздух не шел. Лихаген конвульсивно, всем телом дернулся и задрожал мелкой напряженной дрожью. Пальцы рук вытянулись, исступленно вытаращились глаза, и все было кончено. Тело сдулось, в смерти, кажется, став еще мельче, чем при жизни.

У двери спальни послышалось движение. В финальные секунды жизни Лихагена в комнату зашел Уилли, обеспокоенный тишиной, воцарившейся после короткой перестрелки. Когда он приблизился к кровати, на лице его была безутешность. Убивать вооруженных – это одно. И это, как бы ужасно ни звучало, оправданное зло. Но лишить жизни беззащитного старика, зажав ему вот так рот двумя пальцами, как гасят свечку, – это вне понимания Уилли. Он уже решил: его отношениям с этими людьми настал конец. Он более не может терпеть их присутствия в своей жизни, так же как и смиряться с тем, что сам отнял чью-то жизнь.