«Куда это мамка с ребенком ходит?» — думает отец. Стал за нею присматривать; увидал, как Арысь-поле прибежала, сбросила с себя шкурку и стала кормить малютку.
Он подкрался из-за кустов, схватил шкурку и спалил ее.
— Ах, что-то дымом пахнет; никак моя шкурка горит! — говорит Арысь-поле.
— Нет, — отвечает мамка, — это, верно, дровосеки лес подожгли.
Шкурка сгорела, Арысь-поле приняла прежний вид и рассказала все своему мужу.
Тотчас собрались люди, схватили ведьму и сожгли ее вместе с ее дочерью.
Царевна-лягушка
В старые годы, в старо-прежни, у одного царя было три сына — все они на возрасте. Царь и говорит:
— Дети! Сделайте себе по самострелу и стреляйте: кака женщина принесет стрелу, та и невеста; ежели никто не принесет, тому, значит, не жениться.
Большой сын стрелил, принесла стрелу княжеска дочь; средний стрелил, стрелу принесла генеральска дочь; а малому Ивану-царевичу принесла стрелу из болота лягуша в зубах. Те братья были веселы и радостны, а Иван-царевич призадумался, заплакал:
— Как я стану жить с лягушей? Век жить — не реку перебрести или не поле перейти!
Поплакал-поплакал, да нечего делать — взял в жены лягушу. Их всех обвенчали по ихнему там обряду; лягушу держали на блюде.
Вот живут они. Царь захотел одиножды посмотреть от невесток дары, котора из них лучше мастерица. Отдал приказ. Иван-царевич опять призадумался, плачет:
— Чего у меня сделат лягуша! Все станут смеяться.
Лягуша ползат по полу, только квакат.
Как уснул Иван-царевич, она вышла на улицу, сбросила кожух*, сделалась красной девицей и крикнула:
— Няньки-маньки*! Сделайте то-то!
Няньки-маньки тотчас принесли рубашку самой лучшей работы. Она взяла ее, свернула и положила возле Ивана-царевича, а сама обернулась опять лягушей, будто ни в чем не бывала! Иван-царевич проснулся, обрадовался, взял рубашку и понес к царю. Царь принял ее, посмотрел:
— Ну, вот это рубашка — во Христов день* надевать!
Середний брат принес рубашку; царь сказал:
— Только в баню в ней ходить!
А у большого брата взял рубашку и сказал:
— В черной* избе ее носить!
Разошлись царски дети; двое-то и судят между собой:
— Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича, она не лягуша, а кака-нибудь хитра*!
Царь дает опять приказанье, чтоб снохи состряпали хлебы и принесли ему напоказ, котора лучше стряпат? Те невестки сперва смеялись над лягушей, а теперь, как пришло время, они и послали горнишну подсматривать, как она станет стряпать.
Лягуша смекнула это, взяла, замесила квашню, скатала, печь сверху выдолбила да прямо туда квашню и опрокинула. Горнишна увидела, побежала, сказала своим барыням, царским невесткам, и те так же сделали.
А лягуша хитрая только их провела, тотчас тесто из печи выгребла, все очистила, замазала, будто ни в чем не бывала, а сама вышла на крыльцо, вывернулась из кожуха и крикнула:
— Няньки-маньки! Состряпайте сейчас же мне хлебов таких, каки мой батюшка по воскресеньям да по праздникам только ел.
Няньки-маньки тотчас притащили хлеба. Она взяла его, положила возле Ивана-царевича, а сама сделалась лягушей.
Иван-царевич проснулся, взял хлеб и понес к отцу. Отец в то время принимал хлебы от больших братовей; их жены как поспускали в печь хлебы так же, как лягуша, — у них и вышло кули-мули.