Губа — последнее армейское жилище дембелей. Там у них лежбище!

Но что самое забавное: когда выпущенный с губы накануне отправки домой, выглаженный и нарядный дембель, простившись со знаменем части, пойдет к КАМАЗу, то провожать его выйдут и командир полка, и замполит, и комбат, и командир роты. То есть, все те, кто отравлял его жизнь последние полгода. Каждый будет жать руку, обнимет на прощание, и признается, что такого замечательного солдата у него никогда не было. Еще один армейский парадокс.

Можете себе вообразить ситуацию, когда на губу попадает не дембель, не дед и даже не черпак, а дух?! Дух на губе — это самый бедный человек в мире. Он работает, за себя и за того парня. При этом, как самый молодой, заканчивая работу после всех, обязан успеть раньше всех вымыть руки и накрыть на стол, встречая с работы утомленных старослужащих. Дух на губе — это дембельское счастье. Восемнадцать часов в сутки он будет «шуршать» за всю ораву, не требуя благодарности и только считая в уме минуты до окончания ареста.

В шесть утра раздался скрежет открываемого замка. На пороге стоял вчерашний выводной.

— Подъем! — оповестил он нас, — Сдавай щиты на улицу.

Мы, кряхтя, ухватили свои спартанские лежаки и понесли их складывать на место. Хотелось спать. Во рту было противно. Тело какое-то не свое. Недосып и похмелье одновременно у восемнадцатилетнего неокрепшего организма. Я мечтал, что, вернувшись обратно в камеру, расстелю хэбэ прямо на полу и доберу еще хоть час, хоть полчаса оздоровительного сна.

Ага! Помечтал.

Во дворик гауптвахты зашел капитан-начкар и приказал выводному:

— Двое метут двор, остальные занимаются строевой подготовкой.

Посредине дворика был расчерчен квадрат для занятий строевой. Все губари, и сержанты, и рядовые, коих было только два человека, потянулись к квадрату. Убираться не хотел никто.

— Ты и ты — выводной повелительно ткнул пальцем в меня и в щуплого белобрысого сержанта, — схватили метелки и скребки и через пятнадцать минут я тут наблюдаю идеальный порядок.

Мы вдвоем пошли за к метлами, стоявшими в углу дворика. Вдруг, выводной окликнул меня:

— Младший сержант! Иди-ка сюда.

Я подошел.

— Что-то я твою рожу раньше не видел. Ты из какой роты?

— Со второго взвода связи.

— Не звезди, — строго сказал он, — я там всех знаю.

— Так меня еще не распределили.

— Постой, постой, — начал соображать выводной, — ты из карантина, что ли?

— Ну, да, — кивнул я.

— А когда приехал?

— Вчера.

— И уже на губе?

Я снова кивнул, мол: «да, нехорошо получилось». Лицо выводного вытянулось от удивления и восхищения.

— Ну, ты даешь! Откуда родом?

— Из Мордовии.

Выводной присвистнул:

— У нас в полку не так много мордвов, но те, что есть — все губари! Сынок, — он похлопал меня по плечу, — тебя ждет большое будущее. Теперь я могу спокойно увольняться в запас: смена пришла!

Как в воду смотрел. За двадцать месяцев в Афгане, на губе я провел более сорока суток.

— Эй, ты! — выводной подозвал черпака-рядового и кивнул на меня, — возьми у него метлу. И чтоб чище мёл.

— Тебе еще рано, — пояснил он мне, — ты еще наработаешься. Отдыхай, пока, копи силы. Сидеть тебе, чую, придется много и трудно. На, кури.