Впервые в своей недолгой судейской практике Лене предстояло вынести по-настоящему серьезное решение. Лишение родительских прав — это вам не возмещение ущерба за разбитую урну. Речь шла в самом буквальном смысле о человеческой жизни. От Лениного единоличного решения зависит, как эта самая жизнь повернется у Нины Ивановны Калмыковой и, что еще важнее, у ее сына Димы.

Лена физически ощущала свою ответственность за чужую жизнь. Ощущение было, будто что-то давит на плечи. От этого груза и плечи, и шея болели, а руки сводило.

Бабушка говорила, так бывает от нервов. То ли нервные окончания зажимает, то ли молочная кислота в мышечной ткани скапливается — Лена точно не помнила. Бабушка была медиком, все про это знала и очень хорошо объясняла.

Когда по молодости Лена переживала из-за экзамена, сидя до полночи над книжками, бабушка приносила ей чаю, а потом становилась за спиной и своими крепкими, несмотря на преклонный возраст, пальцами начинала разминать Лене одеревеневшие мышцы. И становилось легче. Боль уходила, Лена прекращала трястись и успокаивалась.

Теперь плечи ей размять было некому.

«Надо доехать до кладбища», — подумала Лена. К бабушке на могилу она выбиралась редко, не чаще двух раз в год. А в этом году вообще еще ни разу не была.

Лена натянула судейскую мантию, расправила топорщившиеся складки, вытащила пудреницу и попыталась рассмотреть себя в малюсеньком зеркале. Виден был только нос и кусочек щеки. Складок на мантии не видать было вовсе.

Она глянула на часы. Одиннадцать тридцать. Еще полчаса. Господи, что б уж эти полчаса поскорее прошли! Нет ничего хуже, чем ждать.

В дверь деликатно стукнули. На пороге появился Дима. В руках он нес небольшую красно-золотую жестяную банку.

— Елена Владимировна, это вам, чтобы не волноваться, — сообщил Дима и поставил жестянку на стол перед Леной.

В другое время она, пожалуй, стала бы на дыбы и принялась доказывать, что нервничать ей совершенно не с чего. Но не сегодня. Сегодня доказывать ничего не хотелось. Да и бесполезно. Дима — парень не только умный, но и внимательный. И прекрасно видит, что ее колотит. И печется о ее душевном состоянии. Кто и когда в последний раз о нем пекся? Нет ответа. Так что надо сказать Диме спасибо.

— Спасибо, Дим, — сказала Лена и придвинула к себе жестянку.

Банка была шестигранная, по красному полю летели золотые китайские драконы. Интересно, что он ей такое принес для успокоения и ясности сознания? По Лениным представлениям, в таких жестянках должен храниться опиум. Но чтобы Гарри Поттер притащил начальнице опиума покурить перед процессом… Маловероятно. Хотя Дима, как Лена неоднократно имела случай убедиться, вполне себе человек-сюрприз.

И все же: что в коробке?

Лена подняла крышку. Внутри были какие-то гранулы и травки.

— Успокаивающий сбор, — объяснил Гарри Поттер. — Там мелисса, валериана, шалфей, еще что-то… У меня мама его всегда пьет перед премьерой.

Димина мама была оперной певицей.

Лена ни Кармен, ни Тоску петь не собиралась, но сегодня и у нее в своем роде премьерное выступление. Первое по-настоящему серьезное дело. И, прими она неправильное решение, трагедия почище Кармен разыграется не на подмостках, а в жизни матери и сына Калмыковых.