— Очень хорошо, Ганнибал, — произнес доктор Руфен. — Ты остаешься по-прежнему спокоен. Ты погружен в состояние бессонного сна. А какой же звук мы могли бы использовать, чтобы обозначить «нет»? Нет, Ганнибал. Нет.

Ганнибал издал высокий звук, так же напоминающий извержение газов: на этот раз, поместив нижнюю губу между зубами, он продул воздух из щеки в щель между губой и верхней десной.

— Это уже общение, Ганнибал, и ты вполне способен общаться. Как ты думаешь, мы сможем дальше работать вместе — ты и я?

Утвердительный ответ Ганнибала был таким громким, что стал слышен в приемной: пациенты обменялись взволнованными взглядами. Граф Лектер даже зашел так далеко, что положил ногу на ногу и откашлялся, а леди Мурасаки устремила прелестные глаза вверх, к потолку.

Щупленький, похожий на белку человек произнес: «Это не я!»

— Ганнибал, я знаю, что твой сон часто бывает беспокоен, — сказал доктор Руфен. — Оставаясь сейчас совершенно спокойным в состоянии бессонного сна, можешь ли ты рассказать мне хотя бы кое-что из того, что тебе снится?

Ганнибал, продолжая считать тикающие удары, задумчиво пропукал ртом «да».

На циферблате часов вместо принятого обозначения четверки «IIII» красовалось римское «IV» — для симметрии с цифрой «VIII» на противоположной стороне. «Интересно, — подумал Ганнибал, — а бой у часов тоже римский — два удара, один означает „пять“, а второй — единицу?»

Доктор вручил ему блокнот.

— Может быть, напишешь хотя бы что-то из того, что ты видишь во сне? Ты во сне выкрикиваешь имя твоей сестры. Ты видишь во сне сестру?

Ганнибал кивнул.

В замке Лектер у некоторых часов был римский бой, у других — нет, но на тех, у которых бой был римский, четыре обозначалось чаще всего римской цифрой «IV», а не «IIII». Когда учитель Яков открыл часы и объяснил ему, как работает анкерный механизм, он рассказал о Джозефе Ниббе[16] и о самых первых его часах с римским боем. Хорошо будет посетить Зал часов во Дворце памяти, проверить анкерный механизм. Он отправился бы туда прямо сейчас, но это будет уж слишком для доктора Руфена.

— Ганнибал, Ганнибал! Если ты подумаешь о том, когда ты в последний раз видел свою сестру, то не напишешь ли, что именно ты видишь? Не можешь ли написать, что именно встает в твоем воображении?

Ганнибал написал, не глядя на блокнот, продолжая считать удары метронома и одновременно тиканье часов.

Взглянув на блокнот, доктор Руфен, казалось, воодушевился.

— Ты видишь ее молочные зубы? Только ее молочные зубы? Где же ты их видишь, Ганнибал?

Ганнибал протянул руку и остановил маятник, внимательно рассматривая его длину и положение грузика по отношению к шкале метронома. В блокноте он написал: «В отхожей яме. Доктор, можно мне открыть заднюю крышку часов?»

Ганнибал ждал в приемной вместе с другими пациентами.

— Это ты сделал, а не я, — сказал ему пациент, похожий на белку. — Лучше тебе в этом признаться. А жвачки какой-нибудь у тебя нет?

— Я пытался еще расспрашивать Ганнибала о его сестре, но он совершенно закрылся, — сказал доктор Руфен. Граф Лектер стоял за креслом леди Мурасаки в его кабинете. — Откровенно говоря, он для меня абсолютно непрозрачен. Я его обследовал и пришел к выводу, что физически он вполне здоров. У него на черепе я обнаружил шрамы, но нет ни следа вдавленного перелома. Однако я мог бы предположить, что полушария его мозга способны работать независимо друг от друга, как это происходит в некоторых случаях травмы головы, когда нарушена коммуникация между полушариями. Ганнибал способен одновременно следовать нескольким ходам мысли, не отвлекаясь ни от одного из них, и один из таких ходов всегда избирается им для собственного развлечения.