Правила:

Я не мучаю животных.

Я ничего не поджигаю.

Если я начинаю о ком-то думать плохо, то прогоняю эти мысли и думаю что-нибудь хорошее.

Я не называю людей «это».

Если я начинаю преследовать кого-то, то потом целую неделю стараюсь по возможности не приближаться к нему.

Я не угрожаю людям, даже косвенно.

Если кто-то угрожает мне, я ухожу в сторону.

Очевидно, что правило о поджогах я уже отверг. Мистер Монстр был так настойчив, а наблюдение со стороны матери так пристально, что где-то неминуемо образовалась бы трещина. Костры — маленькие, контролируемые костры, которые никому не причиняли вреда, — я считал чем-то вроде клапана для выпуска пара. Мне приходилось неизбежно нарушать это правило, если я хотел иметь хоть малейшую надежду соблюдать остальные. Я, конечно, ничего не говорил маме; пункт этот оставался в списке, но я его игнорировал.

Откровенно сказать, я высоко ценил мамину помощь, но… жить с этим было непросто. Сплюнув пасту, я прополоскал рот и пошел одеваться.

Позавтракал я в гостиной, смотря новости, а мама маячила в коридоре у меня за спиной так близко, как позволял провод от плойки.

— Что-нибудь интересное в школе сегодня? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

В новостях тоже не было ничего интересного, по крайней мере никаких смертей в городе, а меня только это и интересовало.

— Ты считаешь, Форман хочет допросить меня еще раз?

Мама у меня за спиной на несколько секунд погрузилась в молчание, и я знал, о чем она думает, — мы не все рассказали полиции о том, что случилось в ту ночь. Одно дело, когда за вами приходит серийный убийца, и совсем другое — когда серийный убийца оказывается демоном и на твоих глазах превращается в прах и черную слизь. Как ты расскажешь о таком полиции, не рискуя оказаться в сумасшедшем доме?

— Наверняка они просто хотят убедиться, что все правильно поняли, — наконец произнесла она. — Мы рассказали им все, что знали.

— Все, кроме истории про демона, который пытался…

— Мы не будем об этом говорить.

— Но мы не можем просто делать вид…

— Мы не будем об этом говорить, — повторила мама.

Она ненавидела вспоминать о демоне и почти никогда не признавала его существование вслух. Мне отчаянно хотелось поговорить с кем-нибудь, но единственный человек, с которым я мог поделиться, отказывался даже думать об этом.

— Все остальное я уже рассказывал двадцать семь раз, — проворчал я, переключаясь на другой канал. — Форман либо слишком подозрителен, либо глуп.

Другой канал был так же скучен, как предыдущий.

Мама задумалась на секунду.

— Ты думаешь о нем плохо?

— Ой, мама, брось.

— Это важно.

— Я сам справлюсь, ма, — сказал я, кладя пульт. — Я научился справляться с этим много лет назад. Не надо каждую минуту напоминать мне о всякой ерунде.

— Ты сейчас думаешь плохо обо мне?

— Да, начинаю.

— И?

Я закатил глаза:

— Ты сегодня прекрасно выглядишь.

— Ты даже не посмотрел на меня с того момента, как включил телевизор.

— Я и не обязан говорить искренние слова, главное — приятные.

— Искренность не помешает…

— Знаешь, что не помешает? — спросил я, относя пустую тарелку на кухню. — Не помешает, если ты перестанешь каждую минуту ко мне приставать. Половина плохих мыслей приходит мне в голову оттого, что ты бесконечно зудишь над ухом.