Знаем мы этих докторов, думал я. Они, овеянные не заслуженной ими славой отшельников и гуру старой Индии, приезжают в Соединенные Штаты и сколачивают, мошенники, целые состояния, пользуясь наивностью молодых американцев и их естественным тяготением ко всему удивительному и необычному. Не забывают они при этом и ебать хорошеньких и молоденьких поклонниц и учениц, ежели такие находятся под рукой.

Дженни то закутывалась, то раскутывалась из ткани, я так и не узнал, подарил ли ей ткань Кришна. Танцевала она, как мне показалось, очень хорошо, у нее был как раз такой жирный живот, какой и необходим для этого арабско-турецко-персидского зрелища. Живот у нее двигался что надо — дергался отбойным молотком, я потом пробовал, не получалось, такая автоматическая резкость достигается годами тренировки, и то, если вы способны.

Я только думаю, что Дженни была крупновата для танца живота. Те восточные женщины с жирными задами и животами, услаждавшие взор восточных мужчин после только что проглоченной горячей баранины, были маленькие, намеренно маленькие. Некоторым восточным мужчинам Дженни, наверное, показалась бы неуклюже-громоздкой. Второй ее недостаток — русые ее волосы. Волосы у танцовщицы живота должны быть жгуче-черные, и на пизде тоже. Я давно заметил, кстати говоря, что пизда с черными волосами всегда красная — то есть ярко окрашена. У блондинок же пизда более блеклая, пастельная, так сказать. Я думаю, восточным мужчинам должна больше нравиться черноволосая пизда — красная, как баранина, которую они только что проглотили.

Но, может быть, я и не прав, очень может быть, ибо Дженни даже приглашали танцевать каждую ночь в «Оазисе», в богатом арабском ресторане, где, обедая, можно видеть вертящих жирными животами женщин. Значит, ее танцевальное искусство чего-то стоило. Часто впоследствии, когда Дженни злилась на «учителя музыки» Стивена, она грозилась, что бросит ему служить, уйдет в «Оазис» и будет там зарабатывать массу денег. «Много денег всякую ночь!» — зло говорила Дженни. «Я не пропаду!» — добавляла она убежденно. Я тоже считал, что она не пропадет. Она работала бэбиситером с десяти лет, а в шестнадцать уже жила отдельно от семьи.

Вначале все было пристойно, но потом мы напились. Вина-то было сколько угодно, и «твердых напитков», как в лучшем винном магазине.

О нашем телефонном разговоре Дженни, наверное, забыла, или высказанное ею желание остаться друзьями было мимолетным капризом, или, может быть, она таким образом кокетничала.

Вся компания осталась спать у Дженни, я помню, как она усталым голосом сонно определяла каждому из них место в доме. К часу ночи они наконец разбрелись по этажам.

Меня Дженни спать не оставила, но помню, что ушел я от нее во влажный Нью-Йорк улыбаясь, совершенно уверенный в своем будущем.

Мы стали встречаться почти каждый день. Вечером я приходил в миллионерский дом, и мы сидели обычно на кухне или в солнечной комнате и тихо разговаривали — рассказывали друг другу истории из наших жизней, узнавали друг друга. Я иной раз даже покупал Дженни розы и как-то принес и подарил перевод одного моего очень красивого стихотворения на английский язык. Стихотворение начиналось словами