Элизабет облизнула губы, увлажнив их собственной кровью. Она знала, что он, должно быть, уже чует запах алого жизненного сока, сохнущего у него на лице. Графиня отметила, как раздуваются ноздри кардинала, выдавая, что внутри его, под этой строгой маской, таится зверь, чудовище, жаждущее крови.

И ей нужно, чтобы этот зверь порвал свои оковы.

— И что ты можешь со мной сделать? — с вызовом спросила она. — Ты слишком слаб даже для того, чтобы убедить меня помочь тебе.

— Не принимай мою сдержанность за слабость, — предупредил кардинал. — Я помню времена Инквизиции, когда мастерство боли на службе у Церкви было доведено до уровня искусства. Я могу причинить тебе такие мучения, каких ты не испытывала никогда.

Она улыбнулась его гневу.

— В том, что касается боли, тебе нечему учить меня, священник. В течение сотни лет в моей родной стране было запрещено произносить мое имя — из-за того, что я совершила. Я дарила и принимала в дар больше боли, чем ты способен вообразить... и получала больше удовольствия. Эти ощущения переплетены между собою, но ты не в силах постигнуть этого.

Она шагнула ближе, вынуждая его отступить, но наручники не давали ему отойти слишком далеко.

— Боль не пугает меня, — продолжала она, выдыхая прямо в лицо ему горячий запах крови.

— Ты... еще можешь испытать страх перед нею.

Элизабет хотела, чтобы он не умолкал — ведь для этого ему требовалось дышать, а с каждым вдохом он все сильнее ощущал этот дразнящий запах.

— Причини мне боль, — предложила графиня, — и посмотрим, кто из нас получит больше наслаждения.

Бернард отступал от нее, пока не уперся спиной в серебряную мозаику, украшавшую стену. Но наручники тащили ее следом за ним на расстоянии менее шага.

Элизабет с силой прикусила изнутри свою ударенную щеку, низко склонив голову. Потом приоткрыла губы, выпустив на подбородок струйку крови. И откинула голову назад, открывая беззащитное горло — пусть свет свечей мерцает на красной полоске, которая ползет все ниже и собирается в ямке между ключицами.

Она чувствовала, как глаза Бернарда следят за этой теплой струйкой, сулящей утоление жажды. Это тепло и этот алый цвет взывали к зверю, таящемуся в каждой капле собственной проклятой крови Бернарда.

Она знала, как запах крови наполняет комнату, хотя сама и не могла больше ощутить это. Запах забивает ноздри, спускается по гортани... Когда-то она чувствовала то, что чувствует сейчас он. Она знала огромную силу этого соблазна. Она научилась принимать этот соблазн и стала сильнее. Он отвергал его — и это ослабляло его.

— Как ты будешь пытать меня теперь, Бернард? — Она прохрипела эти слова полным крови ртом, особенно выделив его имя.

Он вскинул свободную руку к наперсному кресту, но Элизабет помешала ему, закрыв серебро собственной ладонью, не давая ему коснуться его, лишая его умиротворения, которое даровала святая боль. Его пальцы сомкнулись на ее руке и сжались, как будто ему казалось, что ладонь Элизабет сейчас — это его крест, его спасение.

— Я скажу все, что тебе нужно знать, — прошептала она, проговаривая вслух его самое заветное желание. — Я помогу тебе спасти твою церковь.