Он спускался все глубже, на те уровни, где затихал даже этот шепот.

Солнечный мир наверху ничего больше не мог дать ему. Прежде чем кардинал Бернард направил его в Масаду на поиски Кровавого Евангелия, Рун был готов начать жизнь Затворника в Святилище. И сейчас он чувствовал себя еще более усталым, нежели тогда.

Время пришло.

Отныне его небом будут высокие своды Святилища. Он погрузится в медитацию, и священники-сангвинисты будут приносить ему вино, как некогда он сам приносил другим. Он сможет отдохнуть здесь, в лоне церкви, которая и прежде хранила его так много лет. Его роль как Рыцаря Христова была окончена, и ему не нужно служить Церкви в этом качестве и дальше. Он свободен от своих обязанностей.

Входя в обитель Затворников, Рун склонил голову. Здесь нашли покой его братья и сестры по ордену, стоя в нишах или лежа на холодном камне, отринув потребности плоти ради вечных раздумий и созерцания. Здесь, внизу, ему была отведена келья, где в течение целого года он должен будет прожить, не вымолвив ни слова, лишь вознося безмолвные молитвы.

Но сначала Корца остановился и зажег свечу перед изображением святого-покровителя, одним из сотен чтимых изображений, которые можно найти по всему Святилище. Рун преклонил колени, когда огонек свечи озарил черты облаченной в сутану фигуры, стоящей под деревом — на ветвях дерева, как и на плечах святого сидели птицы. Святой Франциск Ассизский. Рун склонил голову, вспоминая Гуго де Пейна и самопожертвование, которое тот совершил, дабы спасти их и многих других.

Этим утром в аэропорту Корца попрощался с Эрин и Джорданом — они улетали обратно в Штаты, навстречу счастливой жизни. Хорошо, что они остались живы, хватит уже геройских смертей. Хотя отшельник вышел из рядов ордена, Рун намеревался почтить его, хотя бы таким образом.

«Спасибо, друг мой».

Он прикрыл глаза и зашевелил губами, безмолвно шепча молитву. Через долгое время, когда вечерня уже давно окончилась, его плеча коснулась рука — легкая, точно крыло бабочки.

Корца повернулся и увидел перед собой высокого человека в простой рясе. Удивленный этим визитом, он еще ниже склонил голову и прошептал, узнав Воскрешенного, первого из их ордена:

— Вы оказываете мне честь.

— Выпрямись, — произнес Лазарь голосом, хриплым от долгого безмолвия.

Рун повиновался, но так и не поднял взгляда.

— Почему ты здесь, сын мой? — спросил Лазарь.

Корца жестом указал на безмолвные фигуры поодаль —покрытые пылью, недвижные, точно статуи.

— Я пришел сюда, чтобы разделить с ними покой Святилища.

— Ты отдал ордену все, — сказал Лазарь. — Твою жизнь, твою душу и твою службу. Неужели теперь ты отдашь ему и остаток дней своих?

— Отдам. Я охотно отдал все это для высшего блага. Я существую лишь для того, чтобы служить Ему с открытым сердцем.

— И все же ты пришел к этой жизни через ложь. Ты не был предназначен к такому служению. Ты мог пойти иным путем — и все еще можешь это сделать.

Рун вскинул голову, слыша в голосе собеседника не обвинение, но одну только скорбь. Он не понимал этого. Лазарь повернулся и пошел прочь, поманив Корцу за собою.