Николай Викторович подошел ко мне:

— Идите туда, но, простите меня, я с вами не пойду — просто голова крýгом идет.

Мы собрались перед школой. Гриша построил всех для переклички. Николай Викторович обернулся к «преступницам».

— А вы… идите в класс — и не выходить никуда! — приказал он.

— Какой позор! — кинула через плечо Лариса Примерная, блеснув очками. Она тоже оставалась, но оставалась ухаживать за Ленечкой.

Не пошли и четверо дежурных. Остальные налегке, без рюкзаков, отправились в путь.

Мальчики шагали и оживленно спорили между собой. Я их не слушал — слишком много мыслей будоражило мою голову. Березовые книги перемешивались с переживаниями вокруг Ленечкина ожога, а таинственное исчезновение жены Николая Викторовича путалось со страшной «большой» линейкой.

— Отправит первым поездом в Москву, — доказывал Вася, — головой ручаюсь — отправит.

— А я бы простил, сперва бы полчаса, не меньше, тряс, а потом простил бы, — убеждал Миша.

— Нарушение дисциплины, какое нарушение дисциплины! — ужасался Гриша, теребя свой безнадежно погибший чубчик. — Это все Галька подбила.

Я узнал, что «большая» линейка созывается во время похода только в случае из ряда вон выходящего безобразия. Тогда Николай Викторович берет в свои руки всю власть, сам командует, сам наказывает.

Так, разговаривая, дошли мы до деревни и всей толпой ввалились в магазин.

Магазин был очень тесный. Тут продавались калоши, чайники, мыло, духи, сладости, высохшая вобла, запыленные стеклянные вазочки. Молодая, очень толстая и очень румяная продавщица в засаленном халате бойко отвешивала одной гражданке селедку.

Она оторвала листок от какой-то книги, завернула селедку.

Я сразу обратил внимание на пожелтевший масляный листок — написано по-славянски, кажется, книга старинная.

Миша дотронулся до моего локтя и показал пальцем.

На одном из оставшихся бумажных листков я увидел все тот же загадочный треугольный штамп:

Продавщица благосклонно обернулась в нашу сторону:

— Покупайте, покупайте! Орешки, драже, мармелад. Выбирайте, выбирайте любые сладости. Сколько свесить?

— Вы Эльвира Пылаева? — перебил я ее.

— Я, а что? — вздрогнула продавщица.

— Мне про вас недавно ваш бывший сосед рассказывал — Трубка.

— Трубка? — засмеялась продавщица. — Бывало, все со своими внучатами гуляет, во все стороны они его тащат: этот плачет, этот упал, эти подрались… Как же он там поживает? А его Павлина Панфиловна как?.

— Оба очень хорошо поживают, — ответил я. — Он говорил, у вас книг много хранится.

— Как же, как же! Два ящика от отца осталось. Но книги совсем незанятные, какие-то старинные, да много обгорелых. Вот уж сколько лет прошло, а я все в них покупателям продукты заворачиваю.

Установилась такая тишина, как перед грозой.

— И много у вас… осталось таких книг? — заикаясь, спросил я Эльвиру.

— Да нет, последняя пачка на исходе. — Она нагнулась и с усилием бросила на прилавок штук пятнадцать перевязанных веревкой книг — рваных и цельных, в переплетах и без переплетов.

Мы бросились их перелистывать. Я ведь не специалист-книжник и потому не знал, насколько редки и ценны были эти книги, но на первой странице каждой из них стоял знакомый нам треугольный штамп.