Он смерил Мишку взглядом, покосился на Медведя и махнул рукой:

– Ладно, пошли к боярину… Там и поговорим.

«Классика жанра – разговор Штирлица с радисткой Кэт в гестапо… Он знает, кто я, я знаю, кто он, и оба мы знаем, что знаем, и не дай бог остальные это поймут. Хотя ещё вопрос, кто тут Штирлиц, а кто гестапо, так что не расслабляемся. Для начала надо отыграть свою партию без единой ошибки: от нее теперь многое зависит, включая судьбу Данилы Мастера, его сына, сына Журавля, которого ещё предстоит увидеть и… здешнего мира на столетия вперед.

Хм, не много ли на себя берете, сэр Майкл? Пожалуй, нет – в самый раз, чтобы не надорваться, а то вон пацан напротив вас, похоже, сил не рассчитал. Неважно, что здесь он вдвое старше – все равно пацан, по глазам видно. Прав был Сан Саныч, прав… Так мальчишкой и остался, но когда припекло, сумел все-таки собраться и начать действовать. Да и наивностью, надеюсь, давно не страдает, не говоря о том, что далеко не дурак и не бездельник – если все эти златоусты и прочее его рук дело…»

Стоявший напротив Мишки немолодой и сильно изможденный человек с желтоватым нездоровым лицом и впалыми щеками, густо заросшими начинающей седеть бородой, не спускал с него глаз, словно старался прочесть на Мишкином лице ответы на свои вопросы – и заданные, и не заданные. Ратников понимал, что Даниле сейчас труднее, чем ему: ни опыта в таких переговорах, ни привычки брать всё на себя, но вот пришлось. И деваться некуда, ибо сам обратился к соседу за помощью, когда отправил в Ратное сына и послал Медведя на переговоры.

А главное, теперь у него нет Журавля, который все эти годы был для него и спиной, и опорой, и единственным другом, и старшим товарищем, и связью с ТЕМ миром. Ещё и эту потерю придется Даниле пережить, прямо сейчас, не позволяя собственным эмоциям взять верх. Во всяком случае, пока все непонятки с соседями не разгребли. Неудивительно, что боярин, встречавший гостей в дверях, едва поздоровавшись, первый вопрос задал о старшем товарище.

– Когда уезжали, ещё жив был. Он и велел к тебе ехать, нам и бояричу Михаилу, – хмуро доложил Валуй. – Ранен он тяжко, диво, что до утра дожил. Не знаем, довезут ли его сюда… Грым сани велел запрягать, сам за ним поедет…

Валуй помолчал и бухнул, словно отрезал:

– Не жить боярину – он сам так решил. И меч свой бояричу Лисовину велел отдать – для сына…

– Меч? – Данила сжал кулаки, пытаясь не дать волю чувствам, и только тут взглянул на Мишку.

– Ты с ним говорил?

– Да, – сотник шагнул вперед и положил руку на меч Журавля, который висел у него на поясе, – вторым, возле его собственного. – Сказал я ему о нашем договоре, и он мне поверил.

– Поверил… – Данила опустил голову, но тут же вновь вскинулся в сторону Валуя:

– За теткой Полонеей послать вели! Пусть и она с санями едет. Хоть простится…

– Да уже погнали за ней верхами в крепость. С ним их лекарь остался, – Валуй мотнул головой в сторону Мишки. – Сопливый, но вроде дело знает. А там как боги рассудят.

Он наконец задал главный вопрос, который давно крутился у него на языке: