Через окно второго этажа Грэхем выбрался на крышу веранды. Присел на ней, поджав под себя ноги. Мокрая рубашка холодила спину. Он часто и глубоко дышал, пытаясь избавиться от запаха застоявшейся крови.
От огней Атланты ночное небо казалось бледным, и звезд почти не было видно. Какая чудесная ночь сейчас на берегу океана. Он сидел бы теперь перед домом вместе с Молли и Уилли и смотрел на звездопад, вслушиваясь в ночные звуки. Они с жаром убеждали друг друга, что метеориты падают с тихим свистом, который дано услышать не каждому. Летний дождь метеоритов как раз в самом разгаре, и Уилли, как всегда, не загонишь спать.
Он передернул плечами, глубоко вздохнул. Думать о Молли не хотелось. Неуместно это здесь, да и от дела отвлекает. Грэхему не всегда удавалось провести грань между тем, что уместно в данной ситуации, и тем, что отдает дурным вкусом. Наблюдатель, который смог бы проследить за ходом мыслей Грэхема, был бы поражен мешаниной, парящей в его голове, отсутствием четких границ между мыслями о предметах, не имеющих ничего общего между собой. Все, услышанное и увиденное вновь, причудливо соединялось с воспоминаниями прошлого. Любой другой человек вряд ли смог бы сохранить здравый рассудок, продолжая удерживать эти образы в памяти. Сам Грэхем не знал заранее, куда уведет его воображение, но был бессилен остановить поток собственных мыслей. Заложенные воспоминанием понятия о границах допустимого отступали перед его шокирующими своей раскованностью фантазиями. Возможно, он и сам хотел, чтобы в его сознании существовали барьеры, надежно защищавшие все, что было ему дорого в жизни, от разрушительного воздействия его собственных мыслей, сменявших одна другую со скоростью света. Обычные, стереотипные оценки мало значили для него, не они определяли его восприятие действительности.
Грэхем считал свой образ мышления гротесковым, но отнюдь не бесполезным, сравнивая его со стулом, сделанным из оленьих рогов. Но как бы там ни было, он все равно не смог бы изменить себя.
Грэхем погасил свет в комнатах и вышел из дома тем же путем, каким проник сюда — через кухню. Он посветил фонариком в дальний конец веранды и выхватил из темноты велосипедную раму и плетеную собачью подстилку возле ступенек. Во дворе он заметил конуру, на крыльце стояла миска.
Интересно… А ведь все говорит о том, что ночное нападение оказалось для Лидсов полной неожиданностью.
Прижав подбородком фонарик к груди, он нацарапал записку для Крофорда; «Джек, а где была собака?» Грэхем ехал обратно в гостиницу. В половине пятого утра вряд ли могла возникнуть сложная дорожно-транспортная ситуация, но Грэхем вел машину с осторожностью. Мысли его были далеко. Головная боль не утихала. Он посматривал по сторонам, надеясь заметить дежурную аптеку.
Аптеку он нашел на Пичтри-роуд. Владелец заведения продал Грэхему упаковку буфферина. Яркое освещение зала слепило уставшие глаза. Обтрепанный, весь в перхоти пиджак аптекаря раздражал Грэхема. Он терпеть не мог молодых аптекарей. У них такой наглый самодовольный вид, а в аптеке полный беспорядок. Наверное, и дома тоже.