– Вас не помню.
Ты на нее налетишь.
– Я аванс тебе вручила!
Она в ответ:
– Расписку покажите!
И нечем крыть. Вообще не советую с нашими связываться. Зотова, если к себе пустит, до кондратия доведет, на половину, которую жильцам предоставит, ходить будет, замечаниями сыпать: «не наступай на половики, затопчешь», «не лежи на диване, он новый». А если Ларка не обманет, то ты в ее сарае окочуришься. Там крыша течет, печка дымит, плита-развалина, включить страшно. Сортир впритык к твоей, прости господи, даче стоит. Вонища! Езжай в Захаровку, но не раньше апреля. К весне все нервные вроде тебя уже договорятся с хозяевами. Наши колхознички-огороднички, те, кто без жильцов остался, задергаются, испугаются, что нет у них дачников. И цены скинут.
– Спасибо, – поблагодарила я. – Холодно-то как! Прямо мороз.
– Ноль на дворе, – пояснила бабуля, – сыро. А когда сыро, всегда зябко.
– Как к вам обращаться? – спросила я.
– А зачем тебе со мной обращаться? – рассмеялась пенсионерка. – Хочешь спросить, как звать бабу-ягу? Так и скажи. Татьяна Владимировна.
– Вы, наверное, родственница Питиримы? – предположила я.
– Ишь ты! – хмыкнула собеседница. – Откуда знаешь про Питириму?
– Тут недавно проходила женщина, я поинтересовалась у нее, где лучше дачу снять, – соврала я, – она сказала, что в доме, куда вы за калошами ходили…
– Ботиками, – поправила старуха.
– Ну да, простите, ботиками, – исправилась я, – там живет Питирима Владимировна, она одинокая. Я подумала, что спрошу у хозяйки насчет съема дачи. Изба красивая, похоже, ее недавно отремонтировали, значит, владелица аккуратная. А потом вы во двор вышли, ботики вынесли. Но вы не Питирима, имя-то другое.
– А-а-а, – протянула собеседница, – ясно. Тетка, та, что про владелицу дома болтала, толстая, в зеленой куртке? Шапка синяя? Пошла в конец дороги?
– Да, да, да, – закивала я, – она самая.
– Ох, здорова ты врать, – улыбнулась Татьяна, – нет у нас такой, в зеленой куртке. Выдумала я ее, чтобы проверить, солжешь ты или нет.
Я смутилась.
– И чего тебе от Питиримы надо? – спросила бабушка.
– Хотела поговорить с ней и другими жителями села, – на сей раз честно ответила я.
Старушка поправила платок.
– Звать тебя как?
– Евлампия, – вздохнула я, – отзываюсь на Лампу.
Бабка засмеялась.
– Кто ж тебя так наградил? Дед?
– Долгая история, сначала я была Ефросиньей, потом взяла другое имя [3], – объяснила я.
– Махнуться Ефросиньей на Евлампию все равно что колбасу на сосиску выменять, – развеселилась собеседница, – ладно, бедолага, шагай за мной. Я Питирима. Только кто ж это имечко выговорит? Да и объяснять каждому, что меня крестили по Святцам, при коммунистах было опасно. Вот и говорю всем: Таня я. Со школьных лет так себя именую. В паспорт редко кто смотрит. Чего ты от меня хочешь? Только не лги. Не люблю врунов.
– Не буду, – пообещала я.
– Двигай за мной, – скомандовала Молоканова, – чаем угощу с конфетами.
Усадив меня за круглый стол, накрытый кружевной скатертью, хозяйка достала из буфета дорогой шоколадный набор, печенье, домашнее варенье, сыр, колбасу, масло. Потом из шкафчика на свет явилась коробка с настоящим английским чаем. Судя по тому, как Молоканова принимала меня, она жила не только на пенсию, которую ей платит государство. Да и убранство дома свидетельствовало об отсутствии материальных проблем.