Замахиваться деревяшкой на своего спарринг-партнера не страшно. А вот когда у тебя в руках боевой нож — совсем другое дело. Поначалу наши действия напоминали движения паралитиков, причем производимые в самом замедленном темпе. Но постепенно все освоились. Оказалось, что ничего сложного нет: просто надо быть очень внимательным и собранным — только и всего! Да еще не забывать, что перед тобой не враг, а твой товарищ.

Мы с головой окунулись в это завлекательное действо и часами кружились в учебных схватках. Удары, захваты, выбивание оружия из рук…

Раньше я читал в различных приключенческих книгах, что боец должен смотреть в глаза своему противнику, потому что в глазах якобы можно прочитать, уловить, что противник задумал. Тренируясь, я постепенно пришел к выводу, что смотреть в глаза — без толку. Ничего там не прочитаешь! Смотреть надо в место, которое находится где-то в районе солнечного сплетения, то есть практически в самый центр корпуса. Ведь именно оттуда зарождается любое движение, любой удар или финт. Причем «смотреть» — это вовсе не значит уставиться, например, в пуговицу на кителе вражеского солдата. Нет! Это должен быть некий сосредоточенно-рассеянный взгляд, когда основное направление — центр корпуса противника, но одновременно ты охватываешь взглядом и конечности, и голову, а еще и то, что происходит вокруг, что находится под ногами…

Такой «взгляд» возможен при максимальной собранности и, наверное, подключении каких-то внутренних резервов организма, которые в обычных условиях в нас дремлют, а вот в боевой ситуации вдруг проявляются. Может быть, тут срабатывает и какая-нибудь генная память далеких предков, которые имели дело с боем на клинках.

Как бы то ни было, но через некоторое время мы уже вовсю орудовали сверкающими на солнце ножами, смело нападая друг на друга (безоружный на вооруженного и наоборот). Работали и оба вооруженные, но не ножами, а деревянными муляжами клинков. Тут уж мы не стеснялись особо и били друг друга почти по-настоящему. Изучали элементы испанского боя, когда на левую руку, которой ставят блоки, наматывается для защиты от порезов куртка (испанцы использовали в таких случаях плащ).

Боевые удары, как я уже говорил, отрабатывали на щитах. И тут вдруг выяснилось, что у двоих курсантов эти удары совсем не получаются.

Долматов стал разбираться, в чем дело. Выяснилось, что у этих ребят, оказывается, есть некий барьер, который они никак не могут преодолеть.

Я потом разговаривал с одним из них, и вот что он мне рассказал:

— Понимаешь, старик, там, на этом щите, нарисован человек! Ну не могу я бить его ножом между ключицами, в сердце или в солнечное сплетение! Как представлю, что он — живой и как это может быть больно, прямо тошнота подступает…

— Но там нарисован противник, в чужой форме, — говорил я, — это — враг. Если ты его не ударишь, то он тебя убьет! И потом, перед тобой ведь всего лишь деревяшка. Мало ли что там нарисовано или написано!

— Я все понимаю, но все равно не могу! Обидно — хоть плачь!

Некоторые ребята так и не смогли пересилить себя. И Долматов не стал их «ломать». Просто сделал в блокноте какие-то пометки — и все.