Ольга пожала плечами:

– Ну, пока я не в курсе. Поговорим с обеими, разберемся. А вообще-то здоровенной дубиной, да еще и спящего, бить человека по голове вроде никому не положено.

– Да что ты знаешь! – в сердцах воскликнула представительница власти. – Эта тварь Елисеевну семь лет изводила. Сначала мужа довела. Тот ее избил до полусмерти и сел на три года. А она, гадина, все никак не успокаивалась. Муж сидит, а она уже в открытую мужиков в хату таскает. Последыша точно прижила – Петька-то, муж, уже сидел. Позовет мужиков, до полночи пьют, а потом кувыркаются. На глазах у детей и у бабки. Бабка и за ребятами ходила, и за скотиной, и в огороде. А эта… Клавка эта только пила и сношалась, прости господи. И какое сердце тут выдержит? Нет, ты мне скажи? Жалко только, что до смерти не забила, вот это да. А так еще теперь за этим поленом горшок выносить.

– А милиция? – спросила Ольга. – Да и вы, власть! Неужели разобраться было нельзя?

Председательша посмотрела на Ольгу, как на умалишенную.

– О чем ты? Какая милиция? По ней все мужики сохли, словно было у нее то, что у других баб отсутствует. Никто понять не мог. Мужики, словно кобели у течной суки, вокруг нее крутились. И милиция твоя… Туда же. А я – что я могла сделать? Зашить ей поганое место? У меня забот, знаешь ли…

Она бросила папиросу в лужу и махнула рукой:

– Спать иди! Умница городская!

Изба Филоновых стояла на задворках села. Ольга еле добралась до двери – по раскисшей грязи и глубоким заболоченным лужам. Дверь в избу была не заперта.

В сенях пахло мочой и подгнившей картошкой. Она толкнула дверь. Там было сильно натоплено и стоял крепкий запах подгорелого молока. За столом сидели две девочки в байковых застиранных платьях и хлебали из одной плошки какое-то варево.

На Ольгу они посмотрели с испугом, и одна, младшая, заплакала.

– Бабушка дома? – спросила Ольга.

Старшая девочка покачала головой.

– А мама?

Девочки испуганно переглянулись, теперь разревелась и старшая.

За сатиновой занавеской раздался утробный звук, похожий на мычанье.

Ольга одернула занавеску.

На нее смотрели два небесно-голубых, словно глубокие озера, огромных глаза невероятной красоты. Во взгляде их обладательницы не было ни единой мысли и никакого чувства.

Ольга присела на табуретку и принялась разглядывать женщину. Хороши были не только глаза. Лицо ее словно выточено из куска белоснежного каррарского мрамора. Высокий лоб, темные, тонкие, вразлет, брови. Идеальный, правильный нос, словно выточенные умелым мастером, прекрасного рисунка губы. По простенькой не очень свежей наволочке разметались тяжелые, цвета спелой ржи, волосы. Под лоскутным одеялом угадывалось крупное, еще не утратившее спелости и соков, молодое тело.

«Какая-то невозможная, просто нечеловеческая красота», – подумала Ольга.

В Голливуде из нее бы непременно сделали мировую звезду. И она бы жила всамделишными страстями, яркой жизнью. Вышла бы замуж за нефтяного магната или за короля – как Грейс Келли, на которую она невозможно похожа, и весь мир лежал бы у ее ног.

А здесь? В этом забытом богом месте? Зачем она родилась здесь? Что ее могло ожидать? Ее жизнь была уготовлена заранее, судьба просчитана. Понятно, отчего все сходили с ума. Пандемия помешательства, не иначе.