— Тогда приступайте, — кивнула она. — Время пошло. Часы уже тикают.

Я начал с рассказа о том, что произошло с Кайлой, о своих чувствах к ней, о том, что поправляться она отправилась к своим родителям в Северную Каролину.

— Тут моей вины нет. И я не чувствую себя виноватым в связи с нападением на нее… По крайней мере напрямую виноватым.

Адель не смогла сдержать удивления — даже при ее опыте! У нее брови полезли на лоб, выдавая ее собственные мысли.

— А косвенно?

— У меня есть ощущение общей вины — словно я мог тогда что-то сделать, чтобы этого нападения не было.

— Что, например?

Я улыбнулся. Потом улыбнулась и Адель.

— Ну, например, ликвидировать всю преступность в округе Колумбия, — сказал я.

— Опять вы прикрываетесь своим юмором!

— Непременно. Но самое скверное вот в чем. Каким бы рациональным человеком я вам ни казался, я действительно виню себя за то, что мог как-то защитить Кайлу, но не сделал этого. Да, я знаю, это очень странно, Адель, думать так. Да еще и произнести это вслух. Но так оно и есть на самом деле.

— Расскажите мне поподробнее об этой «защите», которую вы могли бы обеспечить Кайле. Мне нужно это знать, Алекс.

— Не стоит заострять на этом внимание. Кроме того, я, кажется, не употреблял слова «защита».

— Вообще-то употребили. Как бы то ни было, давайте рассказывайте. Сами же сказали, что хотите мне все рассказать. И вам это, вероятно, более необходимо, чем вы думаете.

— Я не мог бы сделать решительно ничего, чтобы помочь Кайле. Теперь вы довольны?

— К этому я и веду, — ответила Адель. И замолчала, ожидая, когда я продолжу.

— Все это связано с той ночью, когда погибла Мария. Я ведь там был. И все видел. И умерла она у меня на руках. И я не мог сделать ничего, чтобы помочь женщине, которую я любил. И ничего не сделал. Я даже до сих пор не поймал того сукина сына, который ее убил.

Адель продолжала молчать.

— И знаете, что самое отвратительное? Я все еще не уверен, что та пуля предназначалась не мне. Мария повернулась ко мне, обняла… и получила пулю…

Мы долго сидели в молчании, а молчать мы умеем оба. Я никогда еще не открывал Адели этих своих соображений, да и вообще никому о них не говорил.

— Адель, мне надо как-то изменить свою жизнь.

Она молчала. Умная и тонкая, такими психологи и должны быть, как я считаю, и именно таким я хочу стать, когда наконец повзрослею.

— Вы мне не верите?

— Я бы хотела вам верить, Алекс, — ответила она тихо. — Нет, конечно, я вам верю. — И потом добавила: — Только сами-то вы себе верите? Вы действительно считаете, что кто-то из нас может измениться? Сами-то вы можете?

— Да, — ответил я. — Я верю, что смогу измениться. Только слишком часто остаюсь в дураках.

Она рассмеялась:

— Я тоже.

— Ни за что не поверю, что за весь этот бред надо платить, — пошутил я.

— Сочувствую, — сказала Адель. — Но ваше время истекло.

В тот же день, позднее, я пришел в церковь Святого Антония — Святого Тони, как я его называл еще с тех пор, как был мальчишкой и рос поблизости от нее, в доме Наны. Церковь расположена в квартале от больницы, где умерла Мария.