— Ага, мечтай-мечтай!

Мы поцеловались. Охранники наблюдали за нами. Потом я забрал у нее папки и мы пошли к машине.

— Тащишь мои бумаги, — подтрунивала Мария. — Вот здорово!

— Я и тебя могу тащить, если захочешь.

— Я по тебе весь день скучала. Даже больше, чем обычно, — сказала она и снова улыбнулась. Потом уткнулась лицом мне в плечо. — Я тебя так люблю!

Она обмякла в моих объятиях, и только потом я услышал звук выстрелов. Два отдаленных хлопка. Стрелявшего я так и не увидел. Я даже не мог понять, с какой стороны донеслись выстрелы.

— Ох, Алекс… — прошептала Мария и замолчала. И больше не пошевелилась. Я даже не чувствовал, дышит ли она.

Прежде чем до меня дошло, что произошло, она сползла на тротуар. Я видел, что она ранена в грудь или в верхнюю часть живота. Было слишком темно, и в голове у меня все смешалось, и я не понимал, где рана.

Я попытался прикрыть ее, но увидел кровь, много крови — она била из раны, и я поднял Марию на руки и побежал.

Я и сам теперь был весь в крови. Кажется, я что-то кричал, но не уверен, что могу припомнить все, что произошло после того, как я понял, что в Марию кто-то стрелял и что ранение, кажется, очень серьезное.

Ко мне уже бежали охранники. Один из них был Рубин. Может, они хотели помочь. Но что ей теперь могло помочь? Я очень боялся, что не донесу ее. Она умирала у меня на руках.

До больницы Святого Антония было недалеко, и я бежал, торопясь изо всех сил, держа на руках беспомощную Марию. Сердце бешено колотилось, в ушах шумело, меня словно захватило гигантской океанской волной, готовой перемолоть нас обоих и утопить посреди городских улиц.

Я боялся оступиться и упасть, ноги ослабли и подгибались. Но я знал, что падать мне нельзя и останавливаться нельзя, пока не доберусь до больницы.

Мария — после того, как назвала меня по имени — не издала больше ни звука. Мне было страшно — может, от шока. И еще от того, что я плохо видел. Все вокруг было размыто, смазано и поэтому казалось совершенно нереальным.

Но я бежал.

Я выскочил на Индепенденс-авеню и наконец увидел впереди больницу Святого Антония и сияющую надпись «Скорая помощь». Всего в квартале от нас.

Мне пришлось остановиться, чтобы пропустить машины. Их было много, и они шли очень быстро. Я начал кричать, звать на помощь. С того места, где я остановился, мне была видна группа санитаров: они говорили о чем-то своем, но меня пока не видели и не слышали моих криков из-за уличного шума.

Выбора не было, и я осторожно ступил на проезжую часть.

Машины лавировали и тормозили, объезжая меня, а серебристый «универсал» вообще остановился. За рулем сидел раздраженный отец семейства, с заднего сиденья лезли вперед ребятишки. Никто не сигналил, может, потому, что все видели у меня на руках Марию. Или, может быть, из-за выражения моего лица.

Еще несколько машин затормозили, пропуская меня.

«Нет, мы прорвемся», — думал я. Потом сказал вслух, обращаясь к Марии:

— Мы уже в больнице Святого Антония. Теперь все в порядке, милая. Мы уже почти пришли. Держись, мы уже в больнице. Я люблю тебя.

Я добрался до противоположной стороны улицы, и тут Мария вдруг широко открыла глаза. Она взглянула на меня, проникнув, казалось, взглядом в самую глубину души.