Корнилов вспомнил очень пристальный, но вполне осмысленный взгляд лохматого старика и подумал: «Неужели у сумасшедшего может быть такой умный взгляд?»

— А если мне попробовать поговорить с ним?

— Но ведь он болен… Не повредит ли это ему? — с сомнением произнес Казаков и развел руками, — Можете попытаться, впрочем…

Он поднялся со стула и сделал несколько шагов в нерешительности, будто надеясь: а не передумает ли нежданный гость? Потом взялся за ручку двери и жестом пригласил Корнилова идти за ним. Игорь Васильевич отметил, что у Казакова ладная спортивная фигура, и почему-то подумал: «Интересно, он еще не женат или успел уже развестись? Хотя, впрочем, с больным дедом, наверное, забот немало».

Они вошли в большую узкую комнату, и в нос им ударил резкий затхлый воздух. Корнилов только позже понял, что все здесь провоняло сигарным дымом. Первое, что бросилось ему в глаза, — старое штурвальное колесо на стене и в нем поблекшая фотография большого парохода. Длинная круглая труба придавала пароходу старомодный вид. Еще на нескольких фотографиях в черных, посеревших от пыли рамках, развешанных на стене, тоже были изображены пароходы. «Наверное, дед — отставной моряк», — подумал Корнилов.

Масса старых журналов на полках вдоль стены, просто разбросанных по полу, на маленьком круглом столике. Но Корнилов тут же отвел глаза от них и взглянул в окно. За легкой кружевной занавеской, за пыльными стеклами огромного венецианского окна виднелась ограда церковного дворика и кусок переулка. Перед окном в кресле-каталке сидел старик. На скрип дверей он обернулся, и Корнилов узнал его. Это был тот самый старик, которого он видел с улицы.

— Здравствуйте, — сказал Игорь Васильевич.

Старик кивнул.

— Он немой, — прошептал Игнатий Борисович, глядя в сторону. — И слышит плохо. Ему надо писать. Да вы присаживайтесь, — он пододвинул Корнилову стул с высокой резной спинкой. — Вот тут и бумага у нас всегда лежит…

Старик смотрел с интересом, и Корнилову показалось, что он рад его приходу. Взяв из стопки лист бумаги, Игорь Васильевич написал: «Два дня назад в Тучковом переулке напали на кассира. Вы ничего не видели из окна?» Закончив писать, он протянул листок старику и хотел дать карандаш, но тот проворно вытащил из нагрудного кармана суконного френча шариковую авторучку и стал медленно писать на том же листке.

Корнилов вдруг спохватился, что не знает, как зовут старика, и спросил об этом у Казакова-младшего.

— Григорий Иванович.

В это время в прихожей тренькнул звонок, и молодой Казаков пошел открывать дверь. Старик неожиданно, рывком наклонился к Корнилову и сказал хрипловатым голосом:

— Скажите ему… — он кивнул лохматой головой на дверь, — пусть оставит нас вдвоем, — и уселся как ни в чем не бывало.

Корнилов растерянно кивнул. «Вот тебе и немой! Казаков-старший, видать, большой хитрец!»

Старик продолжал медленно, старательно писать. Вошел внук и в нерешительной позе остановился рядом. Он словно бы хотел сказать: «Ну как, убедились, что дед вам ничем не может помочь? Тогда до свидания, у меня дела».