— Редакционная тайна, — сказал он и посоветовал: — Даже если в груди бушует пламя, дым через нос все равно не выпускай!
— Второе издание?
— Второе дополненное, — уточнил Георгий. — А автора, честное слово, не знаю. У Алеши Поповича спроси.
Но проходивший через вестибюль Фуфаев сделал вид, что не заметил нас.
Цатуров с комическим ужасом посмотрел на меня:
— Ну, Белецкий, я тебе не завидую! Если тринадцатый знак Зодиака даже не посмотрел на тебя и брови нахмурил — жди несчастья.
— А ты что, в стороне? Ведь он на тебя тоже не посмотрел.
— Это брось! — возразил Цатуров. — Мы с ним перед началом рабочего дня дважды обнимались. Не вру, все подтвердят. Это, Белецкий, паек по особому списку на целый квартал. А ты с ним сегодня не виделся… Не виделся?
— Нет.
— То-то. Не иначе как с работы снимать будут…
Цатуров, как всегда, шутил, между тем его пророчество было не так уже далеко от истины. Понял я это в кабинете Сухорукова, когда Виктор осторожно, словно боясь замарать руки, вынул двумя пальцами из папки несколько сколотых листов бумаги.
— Вот… Прочти…
Это было заявление Фуфаева, адресованное сразу двоим — Сухорукову и Долматову в политотдел. Я стал читать.
— Закуришь? — спросил Виктор.
Он всегда считал, что курево успокаивает нервную систему и спешил выполнить свои дружеские обязанности…
— Закурю.
Виктор зажег спичку, предупредительно поднес ее к моей папиросе:
— Что скажешь?
— Скажу, что очень странно.
— Что Фуфаев написал заявление?
— Нет, странно, что под ним лишь одна подпись. Или Эрлих написал отдельно?
— Это ты зря. Он у меня был по этому поводу. Говорит, никаких претензий к тебе у него нет. Хоть крупица правды есть в заявлении?
— Крупица? Почему же крупица? Все правда. От начала до конца. Действительно, я и Эрлиху мешал, и Рита была женой Явича, и приходила она ко мне с просьбой разобраться в обоснованности обвинения… Факты, товарищ Сухоруков, голые факты…
Видимо, Сухоруков решил, что моя нервная система в дальнейшем укреплении не нуждается: не предложив мне очередной папиросы, он закурил сам.
— Тебе не кажется, что время для шуток неподходящее? Долматов предложил это заявление вынести на обсуждение партбюро, но предварительно он хочет с тобой побеседовать… Ты понимаешь, что все это может стоить тебе партийного билета?
— Нет, не понимаю. Не понимаю и, наверно, никогда не пойму, почему заявление мерзавца должно сказаться на мнении честных людей.
— Не все знают тебя двадцать пять лет, а я только один из членов партбюро…
— Зато все знают Фуфаева.
— Пустой разговор, — сказал Виктор. — Заявление — это заявление.
— Даже Фуфаева?
— Даже Фуфаева. Что написано пером… Короче, заявление будут разбирать и проверять, что Рита просила за Явича. Верно?
— Верно.
— А ты мне об этом не рассказывал… Тут ты тоже прав?
— Нет.
— Вот видишь… Тебе придется представить письменное объяснение. Я хотел вместе с тобой обсудить его.
— Оно уже составлено.
— Хватит, Саша.
— Я говорю вполне серьезно… Вот мое письменное объяснение.
Он взял докладную, удивленно посмотрел на меня:
— Что это?
— Письменное объяснение. Прочти.