– Меня зовут Лю. У меня есть своя лодка, – перевел Гошкевич и пояснил: – Это на здешнем англо-китайском жаргоне.

Алексей ответил со вздохом, что... пока, пока нет... Все выстирано и выглажено, чисто...

Лицо китаянки стало острым, взгляд злым и горячим. Она презрительно оглядела Сибирцева.

Перемена неожиданно тронула Алексея, и китаянка невольно понравилась ему. Это совсем не походит на рассказы, что Китай спит, китайцы покорны и безропотны, истощены и безразличны ко всему на свете. Кажется, Гошкевич прав? Экий огненный характер, каким взглядом одарила! Поди ж! Напротив, тут все оживленны, самоуверенны, бойки... Или это лишь в Гонконге? При соприкосновении с иным миром? Обиделась... но при этом овладела собой и посмотрела, словно недоумевая, что за человек и откуда. Лодка у нее своя!

– Мисс Лю...

А фруктами и ягодами уже завален весь корабль; в корзинах, в плетеных ящиках из стружки или рассыпаны на рогожках из рисовой соломы.

– Я говорил вам, сэр Алекс, что встретимся в Гонконге! – послышался из толпы заокеанский говор, и Сибирцев увидел перед собой старого знакомого по Японии американца Сайлеса. – Мой дорогой! Вы не один?

– Как видите...

– И вы здесь, барон! Как я рад! Николай-сан!

Встречались в порту Симода, жили вместе на американском военном пароходе «Поухаттан», который доставлял в Японию американское посольство. Гонконгский банкир и делец Сайлес Берроуз явился одним из первых бизнесменов с военной эскадрой втягивать японских дельцов в международную коммерцию.

– Едемте, господа, немедленно ко мне!

– Мы не можем поехать к вам, мистер Сайлес! We are the prisoners.

– Военнопленные? – вскричал Сайлес и с гримасой пренебрежения махнул рукой. – Больше вы не будете военнопленными! Господин Гошкевич! – увидел он Осипа Антоновича и воскликнул по-китайски: – Чиго фан ля?[33]

– Чиго фан ля! – с шутливым поклоном ответил Гошкевич.

– Мистер Пушкин? О! Как приятно! Рад познакомиться!

– Много слышал о вас! – любезно ответил Александр Сергеевич.

Сайлес достал из кармана отрывную книжечку, на листках которой было что-то напечатано, как на чеках, быстро написал записку и отдал ее слуге-китайцу в юбке белоснежного полотна и в чесучовой куртке. Тот снял жесткую соломенную шляпу. Сайлес сказал, показывая на кормовой трап:

– Ками, ками, деливери капитэйна... нау льюфутейна, ками капитэйна! – Это означало на местном жаргоне: иди и передай капитану, не лейтенанту, а прямо капитану!

Слуга пошел по палубе, проталкиваясь среди китайцев и покрикивая на них, а иногда и угощая зазевавшихся пинками. Все стали почтительно кланяться ему и расступаться, отодвигая корзины.

Сайлес подошел к борту и что-то крикнул. Зашевелились носильщики, ожидавшие со своими паланкинами седоков. Подкатили две коляски с выкрашенными в красный цвет колесами, в каждую впряжено в оглобельки по китайцу. Остановились на каменном причале у трапа пароходокорвета, где с карабином стоял, всех пропуская на судно и обратно, рослый и плечистый Джек в парусине и широкополой панамской шляпе.

На палубе торговцы отскакивали, заслышав стук офицерских каблуков.