Они попались бы без шанса на бегство. Как крысы, мелькнуло у него в голове. Как хорошо, что все это принадлежит теперь другому миру. Лично для него Щернсберга больше не существовало.

Он вытянул руки перед собой и напряг их так, чтобы они не дрожали, и растопырил пальцы. Два года назад на костяшках его кулаков красовалось множество маленьких белых шрамов от чужих зубов. Сейчас большинство из этих отметин исчезло. Только по-настоящему внимательный взгляд сумел бы увидеть их следы. Руки стали чистыми. Он пощупал правый локоть, там имелся заметный шрам от передних зубов Лелле (вроде так звали того парня?), но такая отметина могла остаться от чего угодно. Например, от падения с велосипеда на гравиевую дорогу. Но сейчас всё закончилось. Никогда больше.

Он спорол эмблему с Орионом с нагрудного кармана школьного пиджака, взял её в руку и поднёс снизу горящую спичку. Эмблема горела медленно, скорее тлела. Раскрошил остатки пепла большим и указательным пальцами. Затем прикурил одну из своих двух сигарет.

Где-то там в лесу лежал его и Пьера пластиковый пакет с половиной пачки Джона Силвера, двумя палочками, чтобы держать сигарету, коробком спичек и половиной бутылки Вадемекума. Он подумал, что этот клад, пожалуй, никто никогда не найдёт. А если и обнаружит лет через сто, от Щернсберга не останется и следа, даже камня на камне.

Поезд начал движение. Дежурный по станции, сделав отмашку флажком, отправился назад к вокзалу.

Эрик открыл окно, высунулся наружу и позволил летнему ветру забрать с собой едкий запах сгоревшей ткани. Потом он выбросил сигарету, которую держал в руке, достал из кармана вторую и отправил её следом. Для курения не существовало больше причины.

Сквозь капельки слёз, выжатых из глаз встречным ветром, он смотрел, как проплывает сёрманландский пейзаж: беседки из сирени, фруктовые деревья в цвету (наверняка уже не яблони, возможно, сливы?), крестьянские дворы, люди, трактора, сараи, скот, транспорт на дорогах, озёра и леса.

Он сел и закрыл глаза. Пьер и Мария. Ему скоро предстояло встретиться с ними. У него ведь остались деньги. Он мог теперь законно поработать в порту без опасности нарваться на ярлык малолетнего. Мог поехать как в Женеву, так и в Саволакс. Нет, сначала в Финляндию, а потом в Швейцарию.

Он снова встал у опущенного окна и, высунув голову наружу, как собака, втягивал ноздрями воздух. Поезд приближался к центру Стокгольма. Солнечные лучи, сверкая, отражались от воды в Риддарфьордене. Всё закончилось, он был свободен и счастлив.

Когда он приехал, дома никого не оказалось. Он втащил свои сумки с тяжёлыми книгами в комнату, которая когда-то принадлежала ему и младшему брату. За время его отсутствия братец, видимо, полностью завладел территорией. Он распаковал кое-что из своих вещей и стоял какое-то время с парой плохо ухоженных шиповок в руках. Шиповок марки Пума из настоящей кожи кенгуру. В любом случае они уже стали ему малы. И он не видел в этом никакой трагедии.

Он покопался немного в платяных шкафах, чтобы посмотреть, где для него могло найтись место. И на самом верху в одном из них, на полке для шляп, в самом конце он нашёл пакет, на котором стояло его имя. Посылка пришла по почте из его бывшей школы. Видимо, года два назад. Но её так и не вскрыли. Достаточно большой и мягкий пакет, очевидно, содержал какую-то ткань. Эрик снял его с полки, положил на письменный стол и попытался угадать.