Побеседовав несколько минут на случайные темы, Эли сказал, выполнив таким образом роль хозяина:

– Извините меня. Я должен написать кое–какие бумаги для профессора фон Штейна.

Тем временем Марта расположилась в своем любимом коричневом кресле, а Зигмунд сел на скамеечку для ног. Квартира Бернейсов на Маттхойсгассе в третьем районе близ городского парка и реки была удобной, но заставленной тяжеловесной мебелью, привезенной из Гамбурга. Стены украшали картины художников ранней гамбургской школы с лесными и морскими пейзажами.

– Зачем ты едешь в Вандсбек? – спросил Зигмунд. Марта слегка побледнела.

– Это было задумано раньше… чтобы посетить родственников и провести лето в деревне. Там прекрасные рощи для прогулок. Тебе они понравились бы так же, как Венский лес.

– Можно считать это приглашением?

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, уголки ее рта тронула озорная улыбка. У него был соблазн поцеловать ее, улучив удобный момент. Однако воспитанность взяла верх. Голову сверлила мысль: «Не нарушай законов гостеприимства».

В гостиную вернулся Эли.

– Как насчет прогулки по Пратеру? – спросил он. Наступали светлые сумерки, какие бывают в середине июня. Уходя за горизонт, солнце озаряло западный полог неба цветом розовой лаванды. Эли шагал почти рядом и в то же время не мозолил глаза. Они вошли в парк у Пратерштерна, затем прошлись под руку по боковой тропе главной аллеи, обсаженной с обеих сторон каштанами. По центральной дороге спешили красивые экипажи. На женщинах были пышные юбки и широкополые шляпы, мужчины щеголяли в темных костюмах и цилиндрах, а кучера носили короткие светло–коричневые сюртуки и такого же цвета шапки.

Наша троица повернула на дорожку, проходившую через Кайзергартен с его ухоженными лужайками, подстриженными деревьями и кустарниками, и оказалась в увеселительной зоне парка Пратер, где толпились посетители со всех уголков империи. Хорваты продавали деревянные ложки и корзинки. Женщины из Чехословакии в грубых ботинках и со связанными из соломы лотками, висевшими на шее, торговали деревянными игрушками. Крестьяне из Богемии и Моравии выглядели так, словно прошли всю дорогу пешком. Поляки продавали тонко нарезанную кровяную колбасу. Парни из Силезии и Боснии торговали изделиями из стекла и фарфоровыми чашками. Повара из Богемии вышагивали к павильону в обнимку с вновь обретенными друзьями. Слева, около дорогого ресторана «Айсфогель», играл женский оркестр. Справа детишки толпились у качалки. Наша троица подошла к популярному Фюрсттеатру и увидела афишу: «Ди Харбе Польди». Марта спросила:

– В каком смысле Польди недружественна?

– Это эвфемизм – «не очень любезная». Марта изучила цены.

– Кому захочется платить восемь гульденов, или три доллара и двадцать центов, чтобы поглазеть на нелюбезную девицу?

Зигмунд не знал, что сказать.

– Ну, доктор Фрейд, полагаю, я вас шокировала. Он обнял ее за талию и привлек к себе.

Они подошли к площади Рондо, где посетители столпились перед Калафати – огромной вращающейся китайской фигурой, вызывавшей восторг у детей. Марта и Зигмунд оказались в центре увеселительной зоны с ее саунами и ресторанами, каруселями, колесом обозрения, тирами, в которых солдаты стреляли по глиняным голубям в надежде выиграть розы для своих девушек; выставками, где демонстрировались сиамские близнецы, самая полная девушка, волосатая женщина.