Почему я так виляю? Мы оба профессионалы. Тут нечего стесняться.

— И вы боитесь, что вам сложно будет быть объективной?

Голос его звучал спокойно и доброжелательно. Неудивительно, что пациенты его так любят.

— Да, но все намного сложнее. — Я глубоко вздохнула — Они с мужем некоторое время жили в коммуне у реки.

Он нахмурился.

— Вы имеете в виду центр «Река жизни»?

— Так вы их знаете?

— Несколько лет назад я был там на семинаре по йоге.

— И как вам?

— Организаторы показались мне чрезмерно напористыми. После семинара мне несколько раз звонили и уговаривали посетить другие семинары. Но в целом меня ничего не насторожило. В этом центре увлекаются восточной философией, мистицизмом, индуизмом и буддизмом и иногда обращаются к гештальт-терапии, но мне не показалось, что там что-то практикуется всерьез. Этот центр много делает для города — они участвуют в программах по переработке отходов и охране природы, работают в городском саду.

Его слова вполне сочетались с тем, что мне рассказала Хизер, и результатами моих собственных изысканий.

— А какое отношение этот центр имеет к вашим сомнениям? — спросил он.

— Моя пациентка с мужем некоторое время жили там, но с тех пор, как они уехали, некоторые члены коммуны преследуют их.

— Каким образом? — озабоченно спросил он.

— Насколько я понимаю, им в основном звонят, как звонили вам, но при этом на них пытаются давить. Их убеждают вернуться.

— А вы знаете, почему они уехали?

— Она забеременела.

Я рассказала ему, какие методы воспитания приняты в коммуне и как Хизер чувствовала, что ее винят в выкидыше.

— Как она сейчас себя чувствует? Нет ли признаков паранойи?

— У нее депрессия, что вполне объяснимо, и явные симптомы посттравматического синдрома. Кроме того, она очень зависима от мужа.

Мне снова вспомнилась коммуна: как после нашего возвращения домой мать отказывалась выходить из дома одна, как она всюду водила с собой отца.

— Вам об этом хотелось поговорить? — спросил Кевин.

— Нет, все дело в этом центре. Я знакома с его руководителем. В детстве…

Хочу ли я откровенничать? Эту тему я обычно не обсуждала даже с ближайшими друзьями.

— Когда я была маленькая, моя мать привела нас с братом в эту коммуну. Мы прожили там восемь месяцев.

— Насколько я понимаю, это был не лучший период вашей жизни, — заметил он сочувственно.

Конечно, тогда было и что-то хорошее: мы купались в реке, носились повсюду босиком вместе с другими детьми, играли с животными… Но даже приятные воспоминания были словно окутаны темным облаком ужаса.

— Непростой, и мне не хочется об этом вспоминать.

— Вам поэтому не хотите работать с этой пациенткой?

— Я боюсь, что буду не лучшим доктором для нее.

Он прикусил нижнюю губу.

— У нас все психиатры хорошие, это не проблема. И я понимаю, почему вам не хочется браться за этот случай, особенно если вы опасаетесь контрпереноса.

— Разумеется, именно этого я и опасаюсь.

— Но если вы сможете сохранять объективность и не делиться своим опытом…

Для психиатра важно не обсуждать с пациентом свои чувства. Мы можем рассказать, что переживали сходные ситуации травмы или насилия, но в подробности нам пускаться запрещено.