Ему стало нехорошо, перехватило дыхание, все поплыло перед глазами, а когда он очнулся, картина вокруг переменилась и городской пейзаж сменился скупым интерьером.

— Вы должны его остановить, — услыхал Василий Христофорович свой собственный голос, обращенный к давно знакомому ему человеку.

В бывшем дворце на крутом повороте Невы, в кабинете на третьем этаже сидел с красными, воспаленными глазами Дядя Том. Он сильно постарел за эти годы, отпустил бороду и сделался похожим на сказочного гнома. Было видно, что он спит урывками и поддерживает силы то ли кофе, то ли морфином. Василий Христофорович рассчитывал увидеть на столе шахматную доску с фигурами, но шахмат не было, а на большом столе лежала старинная книга в потрепанном переплете и несколько газет. Голая лампочка над столом раскачивалась от движения воздуха и мигала, отбрасывая колышущиеся тени на гладкие стены мутного желтого цвета.

— Вы еще целы? — спросил композитор полунасмешливо-полусочувственно.

— Нет, — покачал головой механик. — Я давно съеден.

— Зачем вы сюда пришли? Вас кто-то звал?

— Нет.

— Сюда не ходят без приглашения. Как вас пропустили?

— Не знаю. Очевидно, не заметили.

— Хотите попросить у меня место в правительстве?

— Нет.

— Желаете что-то опять передать жене? Дочери?

— Нет.

— А может быть, вы желаете меня убить?

— Когда-то желал, — сказал Комиссаров тусклым голосом, — но теперь мне все равно, есть вы или нет.

— Тогда что же?

— Я пришел просить за Легкобытова.

— Простите, за кого?

— За Павла Матвеевича Легкобытова.

— Кто это? Ах да, ваш приятель-журналист. Литератор со средними способностями, мнительный эгоист, который уцелеет при любой катастрофе. Я ведь, кажется, просил вас передать ему: поближе к лесам, подальше от…

— Отпустите его, — произнес Комиссаров, сам стыдясь того, что в его просьбе прозвучало что-то личное, от чего он давно отказался даже по отношению к самым близким людям.

— Он был предупрежден. И не однажды.

— Он безобидный, безответственный говорун.

— Едва не застреливший вашу дочь и почти соблазнивший жену?

— Отпустите, — сказал Комиссаров тише.

— Зачем же его отпускать? Вот мы и проверим, правы вы были или нет, когда твердили о его живучести.

— Он случайно вам попался, и вы должны проявить если не благородство, которого у вас нет, то хотя бы благоразумие, которое быть должно.

— Вы пришли сюда, чтобы меня оскорблять? — удивился Дядя Том. — Опять в лицо плеснуть хотите? Или ударить? Нет? Зачем же тогда просите?

— Я не прошу. Я взываю к вашему разуму. Для чего вам Легкобытов? Неужели у вас нет других врагов, серьезных, настоящих, убежденных, опасных? Вы же потом пожалеете, что такого маленького убили. Вас это мучить будет всю жизнь. Вам нельзя с этого свою историю начинать.

Дядя Том качнулся на стуле и скосил левый глаз на Комиссарова:

— А вы так ничего и не поняли в этом человеке, Василий Христофорович. Столько времени были рядом и прошли мимо. Хотя не вы один. Его проглядели все, кто его знал. Это мы с вами маленькие. А он — нет. Просто он очень хорошо умеет маскироваться. Охотник, стрелок, снайпер, опасный и коварный враг, который строчит на нас донос.