— За совет спасибо, но выслушай и мой.

Гунар непонимающе уставился на нее. Аусма говорила тихо, но в каждое слово вкладывала всю силу осознанной независимости.

— Если хочешь жить в семье, ходить на воле, то советую порвать с айзсаргами, этими фашистами. Иначе я вынуждена буду… Впрочем, ты понимаешь, о чем я говорю. Будет ли на виселице Круминь — не знаю, но тебе тюрьмы не миновать!

— Ты… Ты думаешь, что и кому говоришь? — захлебнулся Гунар и направился к жене с угрожающе поднятыми кулаками. Аусма не испугалась и с вызовом смотрела в побелевшие от злости глаза мужа.

— Остынь! — властно потребовала она. — Подумай!

Гунар остановился перед нею в нерешительности. Такой свою жену он еще ни разу не видел.

— Та-а-ак, — протянул он, медленно опуская руки и тяжело дыша. — Значит, кто кого?

— Лучше бы по одной дорожке ходить, — примирительно ответила Аусма.

— Никогда! Никогда по одной дорожке с большевиками не пойду! — дал волю гневу Гунар. — Тесна для меня с ними эта дорожка. Не только дорожка. Мир тесен! — прокричал он в исступлении, потрясая кулаками, и забегал по комнате, как разъяренный зверь. — Они отняли у отца магазин, национализировали банк, где были наши деньги! Они сделали нас нищими! И ты советуешь идти с ними по одной дорожке? Нет уж, иди с ними ты. Ты была нищая, и тебе по пути с этими пролетариями. Я пойду своей дорогой, хоть в петлю, но своей!

Аусме хотелось рассказать Круминю о разногласиях с Гунаром, но она не решилась: в то время во многих семьях случались подобные истории. В общественные и семейные отношения, складывавшиеся годами, ворвалась новая жизнь со своими законами, отличными от тех, которыми люди жили раньше, и не каждый находил свое место в новой обстановке. В Латвии шло размежевание сил, касавшееся не только общества в целом, но и многих семей. Коснулось оно и семьи Аусмы.

19 июня 1941 года Гунар исчез из Риги, взяв с собой Велту и оставив дома записку: «С дочкой уехал к родным отдохнуть». Аусма почувствовала что-то неладное, однако вскоре успокоилась — ведь Гунар и раньше неожиданно уезжал к родителям в Лиепаю и брал с собой кого-либо из детей. На третий день после его отъезда началась война. Спасая ребят, Аусма ушла на восток с Красной Армией. Однако не удалось ей сохранить сыновей. Младший погиб, когда эшелон попал под бомбежку, а старший, воевавший в партизанском отряде, освобождавший Латвию от фашистов, был убит в бою под Ригой.

Когда Аусма вернулась домой, ее ждал еще один удар: Гунар бежал с гитлеровцами и увез с собой Велту. Не стало детей у Аусмы, не стало семьи.

И вот к ней ехала дочь!

Четвертые сутки Велта находилась в Москве и не торопилась ехать в Ригу. Она поступала, как учил отец, — осматривалась, проверялась, вживалась в обстановку. До смертельной усталости ходила по городу, изучала поведение москвичей, манеру держаться, разговаривать и подражала им. За неделю до вылета в Москву ее снабдили одеждой, изготовленной в СССР, и внешне она ничем не отличалась от москвичек, разве что латышский акцент выдавал ее национальность, но это не вызывало подозрений — в Москве много было приезжих людей не только из союзных республик, но и из-за границы. К ним привыкли, не обращали внимания. «Прежде всего научись держаться, как держатся русские и нынешние латыши», — наставлял ее Гунар, и она старалась следовать его советам, ко всему присматривалась, изучала и невольно сравнивала то, что видела, открывала для себя, с тем, что говорили ей о Советском Союзе, Москве и москвичах.