Слыша мой решительный тон, министр был немало озадачен. Он смешался, не зная, что сказать. Выручил его все тот же трубач, который снова вышел вперед, протрубил все ту же мелодию, после чего вся команда ретировалась.

В тот день визитеров ко мне больше не было. Правда, вечером через оцепление пыталась прорваться дюжина лилипуток, но солдаты, сомкнув ряды, не пропустили их. Молча они выдерживали напор говорливой стайки, потом вперед вышел офицер, который сказал, что Куинбус Флестрин отныне является личным Его Императорского Величества гостем и вход к нему будет только по разрешению канцелярии двора Его Величества. Это несколько снизило накал страстей. Лилипутки собрались в группку, что-то долго обсуждали. Среди наиболее страстно жестикулирующих заметил я и мою Кульбюль, которая, казалось, была настроена особо решительно и готова идти штурмом, прорвать оцепление и получить то, за чем пришла. Однако благоразумие взяло верх, и мои несостоявшиеся посетительницы отступили перед силой оружия.

Афронт, который я дал министру, возымел незамедлительное действие. Не прошло и трех дней, как прискакавший на ронявшем пену коне гонец сообщил, что Его Императорское Величество намерен дать мне аудиенцию в ближайшие дни, о чем я буду извещен дополнительно, дабы иметь возможность подготовиться к сему великому для меня событию.

Ожидание мое затянулось еще на три дня, по окончании которых я снова увидел гонца, сообщившего мне, что император решил дать мне аудиенцию не в своих покоях, а в моем обиталище, дабы я не смущал спокойствия народа Лилипутии своим появлением в столице (неудобоваримая отговорка – я прекрасно знал, как радуются каждому моему появлению подданные Его Величества).

Старая лилипутская мудрость гласит, что если Блефуску не идет к Лилипутии, то тогда Лилипутия непременно придет в Блефуску.

Когда через два дня, проведенных мною, как и предыдущие, в вынужденном затворничестве, перед моей скромной обителью остановилась императорская карета, я хотел было выйти, чтобы поклониться Его Величеству, однако он подал мне знак рукой, чтобы я возвращался внутрь – аудиенция мне будет предоставлена там.

Произнеся церемониальное лилипутское «Крат комис припак», обязательное при приветствии императора, я сказал, что со дня достопамятного пожара во дворце был лишен милости лицезреть Его Императорское Величество, о чем искренне и со скорбью душевной сожалел все это время.

Видимо, не стоило мне напоминать императору о том злосчастном пожаре, приведшем в конечном счете к разладу в монаршем семействе. Однако я не царедворец и дипломатическим тонкостям не обучен, а потому всегда искренно высказываю то, что у меня на душе. К сожалению, прямота и честность не всюду ко двору, что, впрочем, ни в малой мере не относится к Его Величеству Императору Лилипутии, в чьем лице я неизменно встречал отеческую заботу, доброту и понимание.

Император пожелал, чтобы я перенес его вместе с его троном в мое обиталище и водрузил на место повыше, чтобы он мог беседовать со мной, глядя сверху вниз, как и подобает монарху глядеть на своего подданного. Я с готовностью выполнил его пожелание, расположил трон на хорах, а сам уселся на свою постель – император сделал мне это снисхождение, хотя от других своих подданных и требовал, чтобы они стояли во время разговоров с ним. В моем случае это было бы затруднительно, поскольку, во-первых, мой рост превышал возможности башни, а, во-вторых, это не позволило бы Его Величеству смотреть на меня сверху вниз.