стоявшие возле дерева. Офицер приблизился к матросу, достал из кармана какую-то бумагу.

И опять на весь лес раздалось рыдание, и Миколка заметил на краю поляны, под сломанной березой, женщину с ребенком на руках. Второй ребенок, побольше, стоял рядом, держась за юбку матери, и кулачком размазывал по перепуганному личику слезы.

Не выдержала женщина, кинулась к человеку без шапки, но тут как рявкнет офицер, как наставит на нее пистолет, — и отогнал назад. А сам вытянулся, голову вскинул, начал торопливо читать приговор:

— «За покушение на имущество и жизнь помещика… за нарушение закона о собственности… за сопротивление императорским войскам… за подстрекательство крестьян к неуплате налогов… батрак Семен… бывший матрос русского флота… член бывшего большевистского Совета… по велению его императорского величества императора великой Германии Вильгельма Второго… приговорен военно-полевым судом к расстрелу…»

Двое солдат кинулись к человеку под сосной, хотели ему на голову мешок натянуть. Но матрос решительно сбросил мешок и, швырнув его в лицо офицеру, крикнул:

— Прочь, гадина! Не мне бояться смерти, а вам, нелюдям! Только помните: я из могилы подниму кулак, чтобы знали вы: расплата близка! Много еще нас, живых…

Дальнейших слов нельзя было разобрать: закричал офицер, щелкнули затворы винтовок.

Миколка сжался в комок, задрожал, будто от холода. Ему показалось, что он слышит, как струится песок и стучат камни, падая на дно ямы.

И свое собственное дыхание он тоже слышал. Рядом дед зашевелился, зачем-то за пояс полез. И повисли на ресницах Миколкиных горькие слезинки. Вот-вот расплачется он, выдаст и себя, и деда и найдут их немецкие солдаты за кустами можжевельника.

Но тут — грянул выстрел. Заклубился сизоватый дым над поляной, еле виднеются в дыму фигуры солдат. Смотрит Миколка: стоит человек под сосной, как и стоял. И снова целятся в него солдаты, да неуверенно как-то, стволы винтовок дрожат, то кверху задерутся, то прямо в землю уставятся.

И опять — грянул залп. А человек снова стоит себе под сосной и глаза его горят, все перед собой испепелить готовы.

Озверел офицер, бросился к солдатам, вырвал у одного из них винтовку, начинает целиться в человека под сосной.

И грянул тогда выстрел прямо над Миколкиным ухом. И рухнул как подкошенный на землю офицер, пальцами песок загребая. Увидел Миколка подметки его сапог с прилипшей к ним травой. И еще увидел, как бросились врассыпную перепуганные солдаты. А совсем рядом пробежал тот человек, что стоял под сосною. Человек, которому только что хотели завязать глаза, чтобы не видел он больше никогда в жизни ни восхода солнца над землей, ни чистых звезд, ни прозрачных вод в озерах, — ничего!

На какой-то миг показалось Миколке, что он прикован к месту и не может сделать и шагу. Но тут услышал голос деда Астапа:

— Пошли скорее отсюда, внучек! Не следует нам долго тут оставаться-то…

Дед был возбужден и неловко прилаживал к ремню свой пистолет. И не выдержал тут Миколка. Кинулся он деду на шею, давай теребить белую бороду его, гладить морщинистые щеки, целовать.