«Не пробовал, — честно признался Перелесов. — Обхожусь, — он вдруг решил быть с Авдотьевым абсолютно, как с Богом, откровенным, — одиночным».

«Не переживай, — улыбнулся Авдотьев, — это нормально. В буддизме и индуизме, вообще, повседневная практика».

«А если… — Перелесов оглянулся на девиц, но их заслонило неизвестно откуда появившееся могучее туловище в несвежей майке и обвисших треньках с лампасами, — то где?» Похожее монументальное туловище было изображено на ранней картине Пикассо «Девочка на шаре». Акробаты и дальнобойщики, подумал Перелесов, они как братья.

«Там». — Авдотьев кивнул на вылезшую на газон, упёршуюся носом в ствол липы фуру, украшенную весело моргающими разноцветными огоньками. Сквозь огоньки и струящийся дым горелок на борту можно было разглядеть сигаретную пачку «Marlboro» и прищурившегося закуривающего ковбоя в кожаной шляпе.

В этот момент с грохотом, похоже, от злого удара ногой, распахнулась дверь контейнера. На землю гусеницей сползла девица в тесном платье, а следом тяжело и глухо, как мешок — восточного вида пожилой господин, никоим образом не напоминавший удалого ковбоя.

«Всё предусмотрено», — сказал Авдотьев.

Услышав тонкий свист, Перелесов посмотрел в небо. Над рекой вытянулась в полёте утка. Что-то произошло с его глазами. Он разглядел зелёный ободок на шее (утка оказалась селезнем), треугольные, прижатые к животу оранжевые лапы. Перелесову вдруг открылась иллюзорность мучивших его непреодолимых проблем, невыносимая простота бытия, дополненная воспоминанием о пяти стодолларовых бумажках, торопливо сунутых матерью ему в карман во время последней встречи. Ум усложняет жизнь, потому что в основе своей труслив, скрытен и нерешителен, подумал Перелесов. Ум плавает в жизни, как испуганная, сорвавшаяся с крючка рыба, ищет корягу, где затаиться. Гениальность, покосился на Авдотьева, режет мир, как утка воздух, но… редко долетает до цели, потому что жизнь разбивает гениальность, как зеркало, в которое не желает смотреться. Осколок, понял он, мне нужен осколок, чтобы резать мир.

«Завтра, — твёрдо сказал Перелесов, дружески, но без фамильярности хлопнув по плечу Авдотьева. — Только, чур, плачу я!»

Позже он много размышлял над геометрическими фигурами, из которых составляются миры людей. Квадрат виделся Перелесову символом тупости, треугольник — измены и подлости, параллелограмм — осторожности, круг — замкнутости, трапеция — риска. Все эти фигуры вмещались в бурчащее, портящее воздух брюхо овала, который в назначенное время протыкал главный и самый острый угол человеческого мира — смерть.

Впервые Перелесов увидел, точнее опознал этот угол в контейнере фуры, где в разных концах помещались два покрытых клеёнкой промятых матраса. Их следовало застелить разовой полупрозрачной и невесомой салфеточной простынёй. Пачки этих, с позволения сказать простыней покоились на привинченной к стене фуры полке. На выходе стояла пластиковая урна в виде разинувшего пасть пингвина. В тот день скомканные греховные простыни едва прикрывали дно пингвиньей урны. Наверное, предположил Перелесов, у спартанской фуры появился конкурент, предлагающий пользователям повышенную комфортность. А ещё ему почему-то стало жалко несчастного пингвина.