Предвосхищением смерти — поэтому умирает только человек, животное исчезает, не будучи в состоянии осмыслить свой конец — мы осознаем сами себя и знаем, что утратим себя. Так воздействует на нашу экзистенцию постоянно представляемая будущая смерть. Будущее является как поводом для ожидания радости и наслаждения, так и причиной забот и тревоги. Но смерть только тогда может стать предметом тревоги, когда мы рассуждаем о ней не в общем и целом, как это мог делать герой Толстого Иван Ильич.
Если согласиться с тем, что любовь и смерть по сути принадлежат друг другу и любить может только то существо, которое может умереть, поэтому любовь свойственна человеческому существованию так же, как и смерть, то она есть то, благодаря чему достигается высшее предвосхищение смерти и именно она пытается вопросом о смысле за рамками смерти преодолеть ее. Так, уже издевки Аристофана указывали на то, что в Эроте достигается познание изначальной глубины жизни, и в его рассказ вплетается одна из древнейших любовных комедий. Он дает нам возможность представить, что Гефест, греческий бог огня, предстал перед двумя лежащими друг подле друга половинками и спросил их, что они, собственно, хотят друг от друга:
Может быть, вы хотите как можно дольше быть вместе и не разлучаться друг с другом ни днем, ни ночью? Если ваше желание именно таково, я готов сплавить вас и срастить воедино, и тогда из двух человек станет один, и, покуда вы живы, вы будете жить одной общей жизнью, а когда вы умрете, в Аиде будет один мертвец вместо двух, ибо умрете вы общей смертью. Подумайте только, этого ли вы жаждете и будете ли вы довольны, если достигнете этого? — случись так, мы уверены, что каждый не только не отказался бы от подобного предложения и не выразил никакого другого желания.[721]
Интерпретация этого поведения, подразумевающая для влюбленных лишь половое наслаждение, не осознает именно того, что Эрот ищет не только способ удовлетворения, но имеет целью преодоление смерти. Тем самым Аристофан пытается показать, что позиция просвещенного врача не может быть оправдана вытеснением души в область эротических страстей. «Наполнению и опорожнению»,[722] как понимает Эрота участник диалога врач Эриксимах, должно было бы предшествовать единство: ибо «пафос наслаждения, чье стремление к вечности, выражающееся в объединении существ по возможности за рамками смерти, можно постичь не с медицинской точки зрения, а только мифологически».[723]
Диотима, жрица и философ из Мантинеи, чьи слова в честь Эрота передавались на этом застолье Сократом, то, что Аристофан истолковал только мифологически, сформулировала уже более отчетливо, постигая осуществляемое Эротом познание жизни как стремление к преодолению смерти: дело Эрота «родить и произвести на свет в прекрасном»,[724] и смысл этого дела заключен в причастности к бессмертию. Для Диотимы причастность определяется не просто половиной или всем бытием; прекрасное, в котором совокупляются, зачинают и вынашивают детей, она называет благом человека, поскольку он, охваченный в нем Эротом, стремится вырваться за рамки смертности: