«Дорогой Беллио! Мне необходимо найти какое-нибудь жилье в Париже… Здоровье Камиллы никуда не годится…» Еще один крик о помощи он адресовал славному Шоке: «Не будете ли вы так любезны взять у меня пару-тройку образцов моей мазни? Цену назначьте сами, пятьдесят франков, сорок франков, сколько сможете… Долго ждать я не могу».

Не остался без внимания и Кайбот:

«У меня нет ни гроша, и нечем заплатить даже за перевозку мебели…»

Между тем здоровье Камиллы ухудшалось.

Итак, прощай, Аржантей! Преследуемое кредиторами семейство Моне перебралось в Париж. Здесь им удалось найти неплохую квартиру, сегодня мы сказали бы F5, в доме номер 26 по Эдинбургской улице — на полпути между скромной мастерской, которую Клод по-прежнему держал на улице Монсе, и парком Монсо. Дом находился в хорошем районе, но арендная плата оказалась не намного ниже, чем за дом в Аржантее.

Эдинбургская улица находилась в центре VIII округа, в двух шагах от вокзала Сен-Лазар, столь полюбившегося кисти Моне. Рядом была Лиссабонская улица, где находилась мэрия — именно здесь состоялась регистрация рождения Мишеля — сына Клода Моне и его супруги Камиллы Донсье. Случилось это 17 марта. Повзрослевший Мишель Моне мог с гордостью рассказывать окружающим, что свидетелями этого события были сам Эдуар Мане и композитор Эмманюэль Шабрие — два старинных приятеля отца. Эмманюэль Шабрие любил живопись Эдуара Мане и вскоре проникся такой же симпатией к творчеству Клода. Проникся настолько глубоко, что спустя несколько дней после рождения Мишеля, раздумывая, во что бы вложить часть денег, полученных в наследство его женой, приобрел три полотна Моне — по сто франков за каждое. Признаем, что это было более чем выгодное помещение капитала.

Действительно, у хулимых музыкантов и художников той эпохи было определенное родство душ. Дега, например, восторгался Бизе, Сен-Сансом и Дебюсси; Базиль ни за что на свете не согласился бы пропустить концерт Падлу[34]; Сезанн и Ренуар с удовольствием слушали Вагнера, а Ренуар к тому же дружил с Шабрие, который, разумеется, купил у него несколько картин.

Однажды на вечеринке у Ренуара, когда закончился ужин, Шабрие подошел к фортепиано и предложил гостям и хозяину послушать сочиненную им мелодию.

— Я только что вернулся из Испании, — сказал он, — и эта вещь так и будет называться — «Испания». В общем, слушайте.

Вечер был теплый, и все окна в доме на улице Сен-Жорж держали широко распахнутыми. Так что концерт сам собой выплеснулся на улицу. Вскоре под окнами квартиры Ренуара собралась толпа парижан. Нечаянные зрители выкрикивали в такт музыке звонкое «О-ле!», а под конец разразились громом аплодисментов.

Все это очень не понравилось мадам Ренуар, в девичестве Алисе Шариго. Захлопнув ставни, она подошла к инструменту и со стуком опустила крышку рояля.

— Это просто смешно! — недовольно проговорила она. — Любительское искусство!

Итак, в семье Моне родился сын Мишель — крепкий и здоровый мальчик. Увы, его отец остался без денег. «У меня сейчас ни гроша, — писал он в одном из писем. — Не хватает даже самого необходимого. Не могли бы вы одолжить мне еще сто франков? Если в ближайшие дни вы приедете в Париж, я смогу расплатиться с вами живописью. Этим вы окажете мне огромную услугу…» Это письмо