— Нет-нет! — воскликнул он. — Здесь Моне дает слабину! Он приносит ложную жертву богам Мессонье![23] Слишком много работы, слишком много! Лучше взглянем на „Современную Олимпию“!

— Увы мне! Ну что же, идемте… И что же вы скажете об этой согнутой пополам женщине, с которой негритянка срывает последний покров, дабы представить ее во всем уродстве взору восхищенного брюнета-недотепы? Помните „Олимпию“ г-не Мане? Так вот, по сравнению с работой г-на Сезанна это был шедевр рисунка, грамотности письма и законченности!

Все, чаша переполнилась. Классический мозг папаши Венсана, подвергнутый жестокому нападению со всех сторон, окончательно отключился. Он остановился напротив служащего, охранявшего все эти сокровища, и, приняв его за портрет, разразился критической тирадой.

— Так ли уж он плох? — говорил он, пожимая плечами. — Вот лицо, на нем два глаза… нос… рот… Нет, это не импрессионизм! Слишком уж тщательно выписаны детали! Теми красками, которые художник совершенно напрасно на него потратил, Моне написал бы двадцать парижских охранников!

— Может, вы все-таки пройдете? — обратился к нему портрет.

— Слышите? — воскликнул мой друг. — Он даже умеет говорить! Нет, это явно работа какого-то педанта! Вы только вообразите, сколько времени он с ним провозился!

И, охваченный непреодолимым желанием выразить обуревавшие его чувства, он принялся выплясывать перед ошеломленным охранником дикий танец охотника за скальпами, одновременно выкрикивая страшным голосом:

— Улю-лю-лю! Я — ходячее впечатление! Я — кинжал смертоносной палитры! Я — „Бульвар Капуцинов“ Моне, я — „Дом повешенного“ и „Современная Олимпия“ Сезанна! Улю-лю-лю-лю!»

Увы, если выставка в Салоне Надара вызвала бурные споры (о ней отзывались с одобрением или с возмущением, но никто не обошел ее молчанием), то продать ее устроителям не удалось почти ничего. Лишь перед самым закрытием нашлись покупатели на полтора десятка картин, на скромную сумму в три с половиной тысячи франков. Справедливости ради напомним, что 1874 год не относился к числу благополучных. После краткого оживления экономики и начался очередной спад, и Моне в полной мере испытал это на собственной шкуре.

Еще до того как открылся Салон Надара, он поскреб по сусекам и позволил себе совершить вторую поездку в Голландию — «своего рода паломничество, оказавшееся крайне плодотворным; паломничество, во время которого его манера определилась и обогатилась новыми нюансами»[24]. К несчастью, по возвращении он обнаружил, что Камилла совсем пала духом, а владелец дома в Аржантее, так и не получивший положенной платы, проявляет все большее нетерпение. Неужели их снова ждут голод и холод? А ведь милого Базиля теперь нет!

И он принимает решение обратиться за помощью к Мане. 1 апреля 1874 года он пишет ему: «Не могли бы вы одолжить мне сотню франков?»

Зная, что в 1874 году Моне заработал 10 554 франка, то есть сумму, в восемь раз превышавшую годовой заработок чиновника средней руки, нам остается только поражаться тому, как быстро деньги утекали у него между пальцев!