При первой же возможности, иначе говоря, как только у него заводилась пара монет, Моне садился в поезд и ехал в Париж. В городе он регулярно наведывался на улицу Гранд-Рю-де-Батиньоль, где в доме номер 11 находилось кафе, которое часто посещали многие его друзья. По имени владельца заведения они называли его кафе Гербуа.

Папаша Гербуа лучился добротой и любезностью. Этот крепкого сложения человек происходил из живописной деревушки Ларош-Гийон, стоявшей на берегу Сены. Моне наверняка бывал здесь, когда жил в Глотон-Бенкуре. В кафе Гербуа царила теплая атмосфера, и приезжий из Буживаля встречался здесь с Базилем, Ренуаром, Дега, Сислеем, Сезанном, Писсарро и Мане. Последнего вся компания считала кем-то вроде своего идейного вождя. Мане, отметивший 23 февраля 1870 года свое 38-летие, годами был старше их всех, за исключением своего ровесника Писсарро, и пользовался среди собратьев по искусству особенным уважением. Что касается остальных, то в 1870 году Дега было 36 лет, Сезанну — 31 год, Моне в ноябре стукнуло 30, Ренуару — 29. Самым младшим, хотя и самым высоким по росту, был Базиль — «папенькин сынок из Монпелье», которому исполнилось 28 лет.

— У Гербуа мы вели очень интересные разговоры, — рассказывал Моне репортеру из «Тан» Тиебо-Сиссону, — постоянно спорили друг с другом. Приходилось все время держать мысли в напряжении. Мы как бы подхлестывали друг друга к бескорыстному и искреннему поиску истины, и каждый заряжался энтузиазмом, на котором потом держался на протяжении долгих недель, пока идея не обретет окончательную форму. Эти встречи закаливали нас, укрепляли волю и позволяли мыслям обрести четкость и ясность…

Справедливости ради следует сказать, что нередко споры переходили в ссору, сопровождавшуюся взаимными оскорблениями. Особенно яростно нападали друг на друга Дега и Мане.

— Я начал писать лошадей задолго до вас, — кипятился Дега.

— Чушь! — бросал в ответ Мане. — Вы еще малевали исторические сюжеты, а я уже вовсю изучал настоящую жизнь!

— Ах так! Тогда верните все мои картины, что я вам подарил!

— А вы верните мне мои!

«Получив назад полотно, на котором он запечатлел Мане вместе с его женой, сидящей за фортепиано, Дега ничуть не успокоился, поскольку обнаружил, что его друг просто-напросто отрезал от холста портрет госпожи Мане», — рассказывает в своей замечательной «Истории импрессионизма» Джон Ревалд.

Порой такие же ожесточенные стычки происходили и между Моне и все тем же Дега, явно не отличавшимся покладистым характером.

Моне в те годы не стремился дорого продавать свои работы. Во-первых, он радовался любой сумме денег, которая позволяла ему свести концы с концами, а во-вторых, был убежден, что живопись должна оставаться доступной широкой публике. Аристократичного Дега эта позиция раздражала и злила. В привычной для него, хоть и выглядевшей несколько старомодно манере выражаться он поучал собрата:

— Если вам угодно знать мое мнение, то я полагаю, что доступность искусства для бедных не вполне уместна, а следовательно, так же неуместно продавать свои картины за пару медяков!