Ворот скрипит от натуги, ваги трещат, а катер сантиметр за сантиметром ползет по бревнам-рельсам, смазанным тюленьим жиром для лучшего скольжения.
Осенью мы катер подняли за пять часов, потом добрых полчаса сидели в сладкой полудреме и только когда начальник заставы сказал, что пора бы и на заставу, принялись доставать сигареты.
Спускать катер на воду, как утверждали солдаты, легче, и все же к спуску начали готовиться еще с прошлой недели, после того, как высунулась, будто невзначай, узенькая полоска солнца, брызнула пучком лучей в тусклое небо, зажгла редкие тучки оранжевым огнем и, словно испугавшись своей шалости, юркнула за горизонт. На следующий день солнце вроде бы осмелело, а потом с каждым днем все выше и выше взбиралось по простуженному небу вверх, а старшина наш, радостно подставляя опаленное морозными ветрами лицо под яркие, но еще холодные лучи, восклицал удовлетворенно:
– Вот оно – лето красное! Скоро катер на воду спускать.
Загодя он разжился в становище ведерком тюленьего жира, посылал солдат за Страшную Кипаку в лесной островок-вараку за вагами и уж не единожды с Ногайцевым и Яркиным ходил к слипу, чтобы еще и еще проверить ворот, смазать трос и вообще подправить все, что было необходимо для надежности при спуске катера. У него все уже было готово для спуска и, узнав о решении начальника заставы, послал тут же Ногайцева с Яркиным на слип, смазать бревна жиром.
Дежурный увидел в окно начальника заставы раньше, чем часовой подал сигнал. Торопливо бросив: «Капитан идет», выбежал на крыльцо, а солдаты столпились в коридоре, ожидая команды на построение. Одергивали куртки, поправляли шапки, и только ефрейтор Гранский демонстративно ушел в спальню – лица солдат сразу стали хмурыми, однообразно-безразличными. Не изменились они даже когда Полосухин вошел в коридор.
Вроде бы все по уставу: вытянулись по стойке смирно, но лица хмурые. Никто не сказал приветливо: «Здравия желаю». А ведь прежде солдаты не ждали, когда поздоровается начальник заставы, первыми приветствовали его. Нарушали устав? Верно. Да кто может осадить искреннее уважение? Признаться, я завидовал Полосухину, а вот теперь все изменилось. Я понимал, как трудно начальнику заставы видеть отчужденность подчиненных, я переживал за него, но ничем не мог помочь, да и не принял бы моей помощи капитан Полосухин. Ни приказом, ни уговорами, это уж всем известно, уважения не приобретешь.
Иное дело, если бы не выполнялись распоряжения и приказы капитана, тогда непременно вмешался бы я, но все приказы Полосухина пограничники выполняли беспрекословно, на все вопросы отвечали бодро: «Так точно» или «Никак нет» – посмотришь со стороны, дисциплина на заставе идеальная: строго и четко командует начальник, по-уставному звучат ответы, но каково Полосухину делать вид, что все идет, как должно идти? А, может, он убежден, что по-иному быть не может и не могло? Ведь это он говорил как-то, что уважение – дело не подневольное. Заставлять уважать себя – это ужасно. Верно, конечно, но отчего же он стал строже и так осунулся?