Вошел Гранский. Необычно робко. Какой-то потерянный. Сам не в себе.

– Что с тобой, Павел?

– Надя говорит: не знаю, буду ли счастлива, если не приедет Оля? Я, говорит, с радостью бы надела натемник[5], а потом плачею[6], но не плакала бы, как у нас, поморов, принято, а смеялась бы радостно до самой свадьбы – всю неделю после помолвки. И раздела бы его после свадьбы без робости. И женой старалась бы быть нежной и заботливой. Но… насильно мил не будешь. А я, говорит, счастлива счастьем Северина Лукьяновича. Все это Елизавете Кирьяновне сказала. Спокойно так. Но ведь, товарищ старший лейтенант, если любит она, ей бороться же надо!

– Всякая бывает любовь. Мы с тобой уже говорили об этом. Любовь – не солдат. Ей устав не писан. И еще я тебе скажу: ошибаешься ты. Надя борется за свою любовь. И кто знает, вознаградится, быть может, ее долготерпение, ее искренняя покорность судьбе.

Гранский промолчал. Видно было, что он не согласен со мной, но спорить не хочет. Немного погодя спросил:

– Надя предлагает коллективный поход на Гремуху. Она, Катя и я. Вы разрешите нам?

– Втроем даже лучше. Елизавета Кирьяновна спокойней себя будет чувствовать, – одобрил я. – На построение только не опоздай.

– Ясно, – четко ответил Гранский. – Разрешите идти?

Молодежь отказалась от чая, и мы сидели за самоваром одни. Разливала чай Елизавета Кирьяновна, приговаривая время от времени:

– Ишь ты, что тебе в России. И варенье свое.

– Голубика, она лучше всех ягод, – довольный похвалой, ответил дед Савелий. – А у нас ее хоть лопатами греби. И морохи у нас видимо-невидимо. А она первое дело от цинги. Или грибы взять. Разные они у нас: сыроежки, подберезовики, белые. Косой косить можно.

– А далеко?

– На угор подняться, тут и бери их. Либо в вараке. Либо за ней – в кочкарнике. Там гриб один на одном.

И в мыслях у меня не возникло, к каким последствиям приведет этот «светский» разговор двух старых людей. Сразу же, как мы покинули гостеприимный дом Савелия Елизаровича, началось продолжение того разговора с вопроса:

– Скажи-ка, мил человек, много ли ягоды-морошки намочено для солдат?

– Некогда было, Елизавета Кирьяновна. Строительство.

– А грибов посолили? – словно не слыша моего оправдания, вопросила она.

– Нет.

– Ишь, отцы-командиры! Некогда им! Матерей у ребятишек здесь нет? Нет. Ты заботу и ласку вынь да выложи! Я так понимаю. За то тебе и форма дана, и деньги платят. И прикинь в голове своей: вы, офицеры, сами на всех собирать будете ли? Всяк себе наберет. Ты поведи только. Вот что! – твердо заявила она голосом командира. – Завтра утром всем гуртом пойдем по грибы. И солить научу. – И к Лене: – Тебе, дочка, хватит только с дитем тюнькаться. Твой недогляд тут главный!

– Утром не сможем, – прервал я Елизавету Кирьяновну. – Дела.

Я все еще не сказал ей, что утром прилетает Северин Лукьянович. Иначе, думалось мне, она не пошла бы к деду Савелию, а там, как я понял из разговора с Гранским, состоялся весьма дельный обмен мнениями. Теперь же говорить считал не совсем удобным: обидится, что прежде не оповестил.

– Какие дела? Иль ты думаешь, мне время есть тут гостевать месяцами? Мне с доченькой своей, с Оленькой, по-матерински поговорить нужно поскорей. Свижусь с Северином, и пусть сразу билет берет.