— Он говорит, ихние лазутчики знают про засаду на восточной дороге, — перевел прапорщик. — Твои аскеры, урус-генерал, могут там сидеть хоть до конца мира. Люди Семи аулов уйдут за Хаджи-Муратом горной тропой.
— Дозвольте, ваше превосходительство. — Вперед шагнул Честноков и вдруг схватил муллу за бороду. — А ну говори, черт, где начинается эта тропа. Надо туда казаков послать, чтоб бунтовщикам отступать было некуда!
Старик рассмеялся и плюнул жандарму в лицо. А потом высунул язык, прикусив его крепкими белыми зубами: мол, откушу, но не скажу.
— Дело большое, от него исход всей экспедиции зависит. — Майор утерся, деловито оглядывая деревенскую площадь, где происходил допрос. — Это, Александр Фаддеич, по моей части. Дозвольте я с аллаховым служителем по-своему потолкую.
— Что ж, потолкуйте. — Фигнер был мрачнее тучи. Он-то представлял себя покорителем Кавказа, а теперь дело сулило закончиться пшиком. — Если перехватим тропу, то пусть не Шамиля, хоть Хаджи-Мурата возьмем. Только уж вы побыстрей.
— Я живенько.
Генерал со штабом тронулись дальше, а Иван Иванович махнул двум своим солдатам, шепнул им что-то. Старика взяли под руки и отволокли к старому вязу, росшему посреди годекана. Вокруг всё грохотало и рушилось: солдаты взрывали сакли, крушили заборы, в щепки рубили ворота. Под сапогами хрустели осколки расколоченной глиняной посуды, в воздухе летал пух, а из нескольких мест тянуло чадом.
Мне было интересно, каким образом майор станет развязывать упрямцу язык. Мысль о пытке в мою голову не приходила — для европейской армии, каковою являлась наша российская, это было невообразимо. Другое дело — порка, она считалась делом вполне обыденным. Поэтому, когда я увидел, что с муллы срывают одежду, решил: будут сечь.
Но вышло не то. По указанию Честнокова солдаты привязали пленнику к щиколотке веревку, перекинули ее через сук и натянули, так что бедняга оказался висящим вниз головой. Свободная его нога нелепо дергалась в воздухе, борода висела, касаясь земли, лицо быстро налилось кровью и почти почернело. Вид обнаженного старческого тела был тягостен. Сначала мулла пытался закрывать руками (они были свободны) срамное место, но потом, видно, решил, что гяуров стесняться нечего, и прижал ладони к груди. Его била судорога, и он рывками покачивался из стороны в сторону, однако не издавал ни звука.
Майор присел на корточки, велел переводчику повторить вопрос о тропе. Губы старика зашевелились.
— Что он, образумился? — нетерпеливо спросил Честноков.
— Нет, он молится, — ответил милицейский прапорщик и приложил руку сначала ко лбу, потом к груди. — Зря теряете время. Ничего он не скажет.
— Ну пускай висит, пока не издохнет. В назидание прочим. — Майор распрямился. — Невзоров! Примкни штык и стой в карауле, пусть арьергард пройдет, полюбуется. Потом распорешь ему брюхо — чтоб кишки висели.
Жандармский унтер-офицер козырнул:
— Так точно, ваше высокоблагородие. Не впервой.
Здесь майор поймал мой негодующий взгляд.
— Вещий сон, как же, — процедил он. Его прищуренные глаза обожгли меня злым огнем. — Меня не обдуришь. Я с самого начала подозревал, что дело нечисто. Шамиль — чертяка хитрый. Будем разбираться, что за сорока вам с Никитиным весточку на хвосте принесла. Но сначала поглядим, не будет ли еще каких сюрпризов.