И она сразу, без прелюдий, сказала главное:

— Да, только вы можете меня спасти. Я пропадаю. Хуже, чем в черкесском плену. Я люблю вас. Безумно люблю. Это чувство сжигает меня. Один вы способны затушить этот огонь. Таким же пламенем!

Хоть текст был выучен наизусть, голос все равно дрожал и срывался. Даша закрыла глаза — теперь он, конечно, заключит ее в объятья.

— Вы очень смелы, — медленно произнес Никитин. — Вы необыкновенная девушка. Но…

— Не надо никаких «но»! И не играйте со мной в Онегина. Я знаю, что делаю. Я хочу стать вашей! Сей же час!

Уж, казалось бы, всё сказано. Проговорить это было нелегко. Почему он не делает шага ей навстречу? Зачем заставляет просить? Должно быть, считает ее порыв блажью, в которой она завтра раскается?

— Мне все равно, что будет потом, — продолжила Даша, читая в его взгляде смятение. Кто бы мог вообразить, что эти голубые, всё на свете повидавшие глаза способны быть растерянными? — Олег Львович, я не потеряла голову — она ясна. Вы — вся моя жизнь. Без вас я погасну, как задутая свеча. Не думайте ни о каких преградах, прошу вас. Забудьте обо всем! Ведь вы не монах, а я не статуя. Ну же!

Она протянула к нему обе руки. Господи, ну что еще нужно сделать, чтобы он шагнул к ней?

— Я не монах. И никогда не жил по-монашески. — Руки пришлось опустить — Никитин не тронулся с места. — Ни в прежней жизни, ни в ссылке…

Даша перебила:

— Зачем вы мне это говорите? Зачем вообще говорить? Просто обнимите меня!

— Постойте… Я должен объяснить. Понимаете, есть одна женщина… Я люблю ее. Давно.

Вот оно, началось! В глубине души она знала, что одним любовным признанием и распростертыми объятьями дело не решится. Надо дать ему выговориться.

— Когда-то она повела себя так же смело, как вы сейчас. — Олег Львович говорил медленно. Слова давались ему с трудом. Смотрел он не на Дашу, а в пол. — Но по-настоящему я научился ценить и любить ее только в разлуке. В Сибири женщины полнокровны и смелы, они не боятся чувств… Повторяю, я вовсе не монах. Но однажды я сказал себе: больше не будет никого, пока я вновь с ней не встречусь. А если нам не суждено встретиться, пусть вообще больше никого не будет. Уж этой-то малостью я могу отблагодарить ее за столько лет верности. Я дал себе слово. И я его не нарушу.

Даша слушала — и не верила.

— Вы от меня отказываетесь? — ошеломленно спросила она. — Разве так бывает? Быть может, вы не поняли? Говорю же — я ваша! Совсем ваша.

И она показала вглубь комнаты, где за раздвинутыми портьерами виднелось ложе. Готовясь, она сняла одеяло, решив, что оно неромантично, и щедро опрыскала простыни духами.

— Простите меня. — Он стоял перед нею, всё так же опустив голову. — Простите…

Но Даша еще не исчерпала всего своего арсенала. У нее оставалось тайное, непобедимое оружие. Причина, по которой это средство считалось всемогущим, была ей не вполне ясна. Однако известно: ни один мужчина перед этой силой не устоит.

Оружие называлось «Нагота». Если женщина, отбросив стыд, откроет свою Наготу, с мужчиной происходит что-то невероятное — обнаженное женское тело притягивает его, словно магнит. Конечно, в том случае, когда Нагота прекрасна.