Разумеется, Прасковья Петровна пожурила Николашу, прочла ему длинную проповедь о нравственности, об осто­рожности, с которою молодые жены должны вести себя, и кончила тем, что спросит совета своего мужа —принять ли ей Китхен к себе.

Петр Петрович ежедневно поправлялся; он был весел и в хорошем расположении духа; все были уверены, что он с радостью примет предложение жены. Вышло, однако ж, не совсем так. Старик, хоть и не препятствовал, однако очень сухо и как будто поневоле дал на это свое согласие. Это удивило Прасковью Петровну. Петр Петрович не лю­бил Китхен за явное предпочтение, которое она оказывала его младшему сыну, тем более, что старик никогда не жа­ловал Николаши, а с той поры, как имел под глазами обоих братьев, младший казался ему глупым и скуч­ным, несносным по баловству и самоволию. Прасковья Пет­ровна спрашивала у мужа, отчего ему как будто не хочет­ся впустить Китхен в свой дом (супружеский этикет требу­ет, чтобы жена говорила мужу: твой дом). Петр Петрович отвечал:

— И тут вижу я пристрастие твое к Николаше. Эта молодая бабенка занялась твоим любимцем, самым пустым малым, потому и ты уж не знаешь цены ей. О, я имею так­же любимца! Александра! Следственно зол на нее, что она смеет не обращать на него внимания.

— Так ты не хочешь, чтобы она была у нас в доме?

— Мне все равно! — отвечал старик.

Прасковья Петровна пришла в свою комнату и посла­ла за Александром. После разных предварений она объяви­ла свое горе: что Китхен находится в весьма неприятном положении и отец его нехотя соглашается принять ее к себе.

— Но упросите батюшку,— сказал с жаром Александр.

— Это твое дело.— И Прасковья Петровна рассказала сыну весь разговор с мужем. Нетрудно было Александру выпросить у отца, чего ему желалось. В тот же вечер гос­поже фон Альтер был предложен радушный приют в се­мействе Пустогородовых, который она с благодарностью приняла.

Спустя несколько дней Николаша отправился в Тиф­лис, чтобы оттуда пуститься в Персию. Александр получил приказание прибыть в тот же город. Виною этого была его матушка, которая все еще не желала его отставки и наде­ялась, что веселая, как уверяли, тифлисская жизнь придаст ему охоту остаться там на службе. Наконец в половине ав­густа старики отправили Александра в Закавказье, а сами поехали с Китхен обратно в Москву.

Госпожа фон Альтер, прощаясь с Александром, благо­дарила его с глубоким достоинством за все, что он для нее сделал, и за великодушие, с каким даже не хотел разуве­рить ее мужа в его ошибке. Александр доказывал, что это вовсе не есть великодушие, но от презрения к людскому мнению и клевете, на которые опыт научил его не обра­щать внимания. Петр Петрович чистосердечно плакал, про­щаясь с сыном. Прасковья Петровна тоже. Отъезжающие пожелали друг другу благополучного пути и расстались.

IV

Змиевская станция

Вот мчится тройка удалая

Вдоль по дороге столбовой,

И колокольчик, дар Валдая,

Гудит уныло под дугой.

Глинка

Здоровье Петра Петровича шло как нельзя лучше. Это весьма понятно: он должен был поневоле соблюдать диету. Если желаете знать, почему поневоле, стоит вам выехать из Пятигорска в то время, когда курс лечения кончился и все посетители разъезжаются; тогда испытаете не только невольную диету, но и самый голод, потому что вы долж­ны проскакать огромное пространство, где нет ничего, кро­ме грубых и пьяных станционных смотрителей, наводящих тошноту на тощий желудок. Вместо приветствия, не давая времени вылезть из экипажа, они встречают вас словами: «Лошадей нет, все в разъезде». Если же станция не в сте­пи, а в деревне, так прибавляют: «Извольте ехать на квар­тиру, лошади еще не скоро будут». Горе вам, когда взду­маете отвечать на это хоть одно слово! Наберетесь такой брани, какой, быть может, во всю жизнь не слыхали. Лю­бопытно заглянуть в жалобную книгу по этому тракту. Тут найдете совершенно новую, неподражаемую литературу. На­конец, продержав вас целые сутки на станции, запрягут ло­шадей, которые так называются только у них, а в словарях известны более под названием кляч. Медленно отправля­етесь вы на них по грязной и топкой дороге и едете верст двадцать пять целые шесть часов, не встретя ни одного жилья.