— Пока — последний, — поправила Оля. — Сценарий всегда бывает первым и никогда — последним. Видели такого усатого в нашей комнате?

— Который не хотел ждать Мамаева побоища?

— Побоище, похоже, еще впереди… Так вот, он каждый раз клянется, что пишет последний сценарий и уходит в прозу — и про «Белые снега» он так говорил, а сегодня принес новую заявку… Кстати, у вас с собой паспорт?

— Кажется… а зачем?

— Для договора, ваши данные нужны.

— Не понял, для…

Она поглядела на меня с грустной, почти материнской жалостью:

— Боже, бедный, теперь я вижу, что вам действительно как снег на голову свалился…

Держась за своего редактора как за спасательный круг, я вернулся в комнату № 309, где девушка в очках, как и прежде, но еще яростнее накручивала телефонный диск. Оказалось, что ее зовут Соней и что она тоже редактор, но не организатор, а просто. Пока Оля бегала за бланками, Соня заправила кофеварку. Затем прошла процедура подписания договора, от которой у меня в памяти остались только скверно пишущая Олина ручка и ошеломившая меня сумма, большая часть из которой, правда, мне причиталась только в необозримом будущем.

Кофеварка закипала. Из стола появились три чашечки и сахар. Хозяйничая у низкого столика, девушки вдруг как-то приумолкли и почему-то очень сосредоточились.

Тогда я набрался храбрости и кинулся головою в омут, предложив сбегать.

К приятному удивлению, отговаривать им меня пришлось не очень долго, через десять минут на столе стояли две бутылки шампанского, принесенные из буфета, местонахождение которого мне указали.

Стол несколько видоизменился к моему возвращению: кроме чашек на нем стояли тарелки с печеньем и яблоками; кроме того, за столом сидел незнакомый пожилой мужчина. Дело здесь знали не хуже, чем у нас в институте.

Но, Господи, разве можно было сравнивать! В какое же, товарищи, сравнение могли идти наши пасмурные стены, покрытые плакатами и диаграммами, со здешними, веселенькими, с которых улыбались Барбара Брыльска и Светлана Крючкова! Разве шли в сравнение наши девушки, озабоченные сводками и техотчетами, с моими гостеприимными хозяйками, которые запросто могли сказать «без паники» народному артисту Щеглу? Разве снизошел бы до наших тайных посиделок Василий Васильевич — а между тем среди нас восседал старший редактор, коим оказался пожилой мужчина, Николай Андреевич, с удивительной фамилией Эгалите.

Атмосфера установилась настолько непринужденная, что я уже совершенно не стеснялся спрашивать о том, чего не понимал.

— Ну хорошо, — говорил я, чокаясь с Николаем Андреевичем. — Почему он говорит, а она разевает рот, мне ясно: когда озвучивали Прасковью, Павел был в командировке. Но почему зал облицован абажурами? — И мне объясняли: были неликвидные абажуры, оставшиеся от какой-то сказки, ими и облицевали зал для улучшения акустики.

— Понимаю, — не унимался я. — Тогда скажите, что за человека Антон Ионыч все время приводит в пример? Кто такой Евтихиан Михеев?

Уже знакомый мне морозец скуки пробежал по лицам. Николай Андреевич стал набивать трубку.

— Я что-нибудь не так сказал?..