— Вы уже попытались один раз меня направить в нужную вам сторону, и к чему это привело? Хотите рискнуть и попробовать ещё раз?

— Необходимо как можно скорее всё исправить. Вы даже представить себе не можете масштабы устроенного вами бедствия. Мансан — последняя надежда людей на излечение. То, что вы сделали…

— Я?! Всему виной ваша самоуверенность и напыщенность. И, знаете что, пожинайте теперь сами плоды своих деяний!

— Вы отказываетесь?

— Да, — отрезала я. Нашёл дуру. Зачем мне всё исправлять? Чтобы меня тут же объявили наяритой?

— Мне доложили, что с вами уехала служанка из храма. Как её… Ли? — сменил неожиданно тему Пресветлый, сверля меня взглядом. — Сложная судьба у девочки, сложная…

Я вся подобралась, но не проронила и слова, а жрец продолжил рассуждать:

— Пока жила при храме, она находилась под покровительством пресветлой богини, искупая свои грехи. Покинув же его стены, сия дева опять ступила на путь порока и моя совесть не позволяет мне молчать о её деяниях.

«Ах, ты сукин сын!» — выругалась я про себя.

— Я пожалела девушку. Вам же, как вижу, милосердие не ведомо, — процедила я. — Скажете о ней хоть слово, и я вам такого пожелаю, что мало не покажется!

— Не нужно угроз. Я уже стар и не страшусь смерти. Предвидя ваши действия, я написал письма о ней королю, наместнику и гуану Канта-Дора. Мои люди отправят их, если вы не вернётесь немедленно в храм и не исправите всё то, что натворили.

Испепеляя ненавидящим взглядом жреца, я почувствовала, что меня загнали в угол.

— Какие гарантии, что вы не выдадите эту несчастную и меня? — холодно поинтересовалась у него.

— Моё слово.

— Даже не смешно.

— Вам придётся поверить.

«Вика, даже не думай, это ловушка!» — предостерёг меня аттан.

Мои губы растянулись в улыбке, которая не достигла глаз.

— Если вы не сохраните тайну, сегодняшние события покажутся Мансану цветочками. Клянусь, одно лишнее сказанное или написанное слово, жест, взгляд, и люди побегут не только из храма, но и из города. Я прокляну эту землю так, что даже ползучие гады не смогут на ней жить! И не говорите потом, что я вас не предупреждала.

— Понять не могу, за что богиня одарила милостью такую особу, — только и ответил Пресветлый.

— А у меня в голове не укладывается, как можно прикрываясь именем богини отказывать в снисхождении изувеченной девочке, чья вина лишь в том, что она спасалась от насильников.

— Вы не думали о том, что шрамы защищали её от опасности быть узнанной?

— И какое будущее вы ей уготовили? Быть вечной служанкой и жить изувеченной с терзающим душу грузом вины? — мой собеседник хотел что-то сказать, но я его оборвала: — Молчи, жрец! Не доводи меня до греха. Ты не достоин занимаемой должности, так как не помогаешь, а калечишь души людей, которые приходят к тебе за помощью.

Чем больше я об этом думала, тем сильнее меня переполнял гнев. Ведь не с одной Ларией он так поступил! Сколько ещё поломанных судеб на его совести? Меня буквально трясло от творимой несправедливости.

— Кто дал тебе право решать, кто достоин прощения, а кто — нет? Ты кем себя возомнил? Смерти не боишься? Ты будешь молить о ней! Я проклинаю тебя жизнью!!! Жизнью в болезнях и немощи! И не будет тебе снисхождения богини, пока ты не искупишь все свои грехи. Тебе не умереть от чужой руки, а если решишь уйти из жизни сам, я проклинаю твою душу на муки вечные! — я припечатывала его каждым словом, и они кинжалами вонзалось в него. Лицо приобрело восковую бледность, а в глазах я видела смятение. Вспомнив его слова Ларии, не скрывая язвительности, добавила: — Сам решай, или страдать телом на этом свете — или вечно мучиться на том.