Однажды Сюэ Лань, декан факультета госуправления пекинского Университета Цинхуа, пожаловался мне, что многие из китайских институтов преграждают путь самым талантливым. В 1999 году – в эпоху риска, отмеченную появлением состояний, заработанных с нуля, и ‘‘крестьянских да Винчи”, – правительство организовало инвестиционный фонд для малого бизнеса, однако его сотрудники, бюрократы до мозга костей, решились ставить лишь на безопасные предприятия. “Это государственный фонд, и они боялись, что если доля ошибочных решений окажется слишком высокой, люди скажут: “Эй, вы транжирите наши деньги’, – объяснил Сюэ. – А венчурный капиталист возразит, что ошибаться – это естественно”. Мало объявить о том, что поощряешь радикально новое. Чтобы предприниматели могли доверять друг другу и сотрудничать, требуются сильные, политически независимые суды, способные защитить интеллектуальную собственность. Нужны университетские лаборатории, где в работу независимо мыслящих людей не вмешивалось бы начальство или Отдел. Чжао Цзин, блогер и аналитик, пишущий под псевдонимом Майкл Анти, вопрошал: “Если можно стать миллиардером, скопировав американский сайт… кто будет тратить время на инновации?”

Зачастую влияние государства отчаянно непродуктивно. Однажды китайским программистам запретили обновлять платформу Node.js, поскольку в номере версии – 0.6.4 – якобы было зашифровано 4 июня, дата подавления выступлений на площади Тяньаньмэнь. А проект по вебдизайну, названный в честь шведского города Фалун, запретили потому, что Великий файервол усмотрел здесь намек на “Фалуньгун”. За несколько дней до того, как “Фейсбук” стал доступен в КНР, инвестиционный банкир и выпускник Гарварда Ван Жань, основатель China eCapital, просмотрел проспекты компании и увидел предупреждение для инвесторов: “Фейсбук” заблокирован в четырех странах – Иране, Сирии, Северной Корее и Китае. “Не знаю, как вам, – рассказал он миллионам своих читателей в “Вэй-бо?, – а мне такое положение вещей начинает казаться оскорбительным”.

Никто не бросал вызов культурным ограничениям откровеннее, чем Ай Вэйвэй. Через пять месяцев после освобождения художника государство нашло способ заставить его замолчать. Ая обязали выплатить 2,4 миллиона долларов в счет “задолженности по налогам и пеней”, относящимся к трем его архитектурным проектам: фотогалерее в Пекине и паре квартир для клиентов из Англии и Сингапура. Ай подозревал, что эти проекты привлекли наибольшее внимание, потому что речь шла о зарубежных клиентах и счетах. Но вместо того чтобы заплатить, Ай решил оспорить налоговые претензии. Согласно закону, если бы он выплатил в течение пятнадцати дней треть суммы (то есть восемьсот тысяч долларов), он смог бы обжаловать дело в суде. Когда люди узнали о намерении Ая судиться, они стали передавать ему деньги. Купюры вкладывали в бумажные самолетики и запускали через стену во двор мастерской. Заворачивали яблоки и апельсины в купюры и оставляли их на пороге. Переводили деньги через интернет. “Не торопитесь с возвратом. Подождем, пока не появится новая валюта”, – советовал жертвователь, намекая на отсутствие портрета Мао на стоюаневой банкноте.