Федя хотел стать моряком. Мы с ним дружили и вместе изучали морские лоции, найденные в книжном шкафу.

Паренек он был немногословный и серьезный, такой же приземистый и широкоплечий, как отец. Над кроватью Феди висел портрет знаменитого капитана Воронина. На тумбочке всегда лежали книги об Арктике.

Мы не чувствовали себя оторванными от родной страны. Утром и вечером мы слушали сводки Совинформбюро, перекалывали на карте флажки, горевали или радовались.

Был вечер. Я только что вернулся в дом после зарядки аккумуляторов. Иван Григорьевич переписывал чернилами показания своих приборов — на воздухе он писал простым карандашом, чтобы буквы не расплывались. Мария Семеновна чинила мои носки. Она была не только радисткой, но и заботливой хозяйкой: готовила вкусные обеды, шила рубашки, стирала белье.

— Чайку попьем, — певуче сказала Мария Семеновна и пошла на кухню.

В окно было видно море с редкими льдинами. Далеко на горизонте виднелся один из ближайших островов, издали напоминающий грозовую тучу.

Здесь постоянно дымили пароходы. Наш остров был одним из самых ближних к водам, где шла война.

Я сел рядом с Федей.

Вдруг под окном что-то ухнуло, пол под ногами вздрогнул, загремела посуда на кухне, звякнуло стекло. Черный едкий дым ворвался в комнату.

Отбросив стул, начальник кинулся в сени. Там висели винтовки, приготовленные на случай медвежьих или других неожиданных визитов.

Я подбежал к окну. Немного левее льдин, на которые я только что смотрел, всплыло огромное серое бревно с седлом-башенкой — подводная лодка. Я слышал, что она прорвалась на наши коммуникации, была обнаружена и теперь, загнанная, обреченная, металась между островами. Вот она где!..

— Фашисты, — прошептал Федя, сжимая мою руку. Глаза его загорелись. — Дядя Степа, фашисты!

— Скорее из дома! — крикнул я.

Второй снаряд попал в дом, когда мы уже были в сенях. Воздушная волна сорвала дверь. Федя мячиком вылетел на улицу.

Мария Семеновна упала на камни, держась за правый бок. В ее руке была винтовка. По белому оренбургскому платку растекались яркие алые пятна.

— В скалы! — крикнул нам Терехов, а сам поднял раненую жену на руки. Он хотел низко пригнуться, но ноша мешала ему. И он, тяжело ступая, пошел во весь рост.

С моря затрещал пулемет. Нас заметили. Мы залегли в камнях. Федя перевязывал мать. Она сама говорила, как и что делать! Но голос ее заметно слабел. Мальчик не плакал.

Со стороны дома несло жаром. Дом наш пылал. Гитлеровцы подожгли его зажигательными снарядами.

— Рация-то… рация… — Мария Семеновна почти беззвучно шевелила губами. — Хлопчик мой… хлопчик. — Глаза ее были полны слез, лицо посерело, а губы стали совсем синими.

На мостике подводной лодки возились черные фигуры.

— Они спускают лодку, не смейте стрелять! — сказал Терехов.

Я удивленно глянул на него.

Иван Григорьевич стал переползать к прибрежным камням и знаками позвал меня за собой. Я понял план Терехова — он хотел подпустить десант поближе.

Гитлеровцы плыли в резиновой лодке.

Иван Григорьевич стрелял замечательно. Стоило нерпе высунуть из воды голову — он с одного выстрела попадал в нее.