— Хотите, я еще кое-что вам расскажу? — спросил у меня Батиста.

Я ответил утвердительно, к тому же у судьи было выражение лица человека, которому очень хочется о чем-то рассказать.

— Нужно было назначить ему допрос, вы знаете… — Я согласился. — И так как меня уже предупредили, — Батиста вновь посмотрел наверх, — я предпочел сам допросить его.

«Все мы трусы, — подумал я, — вопрос только в том, чтобы запугать нас как следует». Ратификацию моего заявления принимал пацаненок с лицом подростка. А у этого выродка, зятя полковника, показания принимал лично судейский магистрат, обильно потея от страха за свое место.

— Вы и не представляете, Чапарро, сколько тщеславия! Сколько тщеславия у этого типа! Вошел в кабинет так, словно делал мне одолжение, словно одаривал меня частичкой своего драгоценного времени. Когда я начал спрашивать о деле, нес ахинею, и только тогда, когда у него возникало желание говорить. И не столько против вас, не думайте. В основном он злился на этих бедолаг, которых разделал под орех. Что тут, мол, черномазые, что там, мол, воры, и так далее. Что надо замочить их всех и закрыть границы. Скажу вам честно: почти всю ту мерзость, что он нес, если не сказать жестче, — все это я не занес в протокол, иначе мне не оставалось бы ничего другого, как засадить его за все сказанное. Вот оно как.

Сейчас в голове у меня вертелся вопрос: «И почему вы этого не сделали, доктор?» Но я не задал его вслух. Меня выворачивало наизнанку от того, что этому ублюдку все сойдет с рук, но и я сам после всего, по-хорошему, оказался малодушным молчуном.

— И когда я спросил его конкретно про этих двух рабочих, он все отрицал, на том дело и застопорилось. Единственное, что мне пришлось ему сказать: если уголовное дело будет прекращено, то, скорее всего, и все внутреннее делопроизводство будет приостановлено, и Отдел Апелляций поднимет вопрос о его восстановлении в должности.

«Отлично, — подумал я, — и он опять будет моим приятелем по работе».

— Но, к моему удивлению, он этому совсем не обрадовался, и ответил, что вряд ли сочтет возможным вернуться и посвятить себя бумажным делам. Что сейчас те времена, когда надо переходить к действиям, потому что родина в опасности, вокруг одни враги, атеисты, коммунисты и не знаю, кто там еще. В конце концов я его оборвал, заставил подписать показания и отправил восвояси. И мне совсем не хотелось интересоваться, каковы его планы на будущее.

Разговор с Батистой оставил у меня горькое послевкусие из-за ощущения несправедливости, ужасной безнаказанности для того, кто плевать хотел на всех и все. Но я еще даже не подозревал, я был еще бесконечно далек от последствий этой истории, которую я рассказываю.

Перечитываю «от последствий этой истории». Но какой же была моя собственная жизнь в 1969-м? Марсела мне тогда предложила завести ребенка. Она меня не спросила, а так, словно вслух, высказала свои собственные размышления. «Мы могли бы завести ребенка», — выскочило у нее как-то за ужином. Мы смотрели новости по 13-му каналу. Я посмотрел на нее и понял, что она говорит серьезно, встал и выключил телевизор — мне всегда казалось, что такие разговоры заслуживают другой обстановки, другого обрамления. Но что-то не срабатывало. В чем была проблема с ней? Почему меня не привлекала идея стать отцом? «Мы уже четыре года как женаты. И за квартиру закончим расплачиваться в следующем месяце», — добавила она, увидев выражение моего лица.