«И к чему это пристрастие к точности?» — спрашивает Чапарро сам себя. «Потому что так надо» — таков его первый ответ. «Потому что в них скрыта правда… или собственные слова Рикардо Моралеса, который в данном случае — последняя инстанция», — добавляет он чуть позже. «Потому что так надо, потому что всегда нужно иметь документальное подтверждение, цитировать все, что нужно процитировать, именно так я и работал сорок лет в Суде», — добавляет он. И этот ответ тоже справедлив.

26 сентября 1996 года был обычный четверг, такой же как и остальные четверги, кроме разве что какофонии, доносившейся с улицы. В двенадцать началась первая всеобщая забастовка против правительства Карлоса Менема, и группа синдиката судейских работников шумела и взрывала петарды, пока все не собрались на лестнице со стороны улицы Талькауано. В десять заезжал сотрудник с почты. На самом деле мне так кажется, потому что мой стол стоит дальше всех от стойки приемной. Помощник подал мне длинный конверт, подписанный от руки, без официальных печатей, посланный как сертифицированное отправление. Я посмотрел на него с любопытством, так как конверт походил на личное послание, затерянное в стопке публичных сообщений для публичных организаций, к которым мы так привыкли.

Я начал рассеянно искать очки, чтобы прочитать, пока не понял, что они на мне. Почерк я не узнавал. Приходилось ли мне когда-нибудь видеть этот элегантный, слегка наклонный почерк? Я не помнил. Что я точно помнил (хотя думал, что уже больше никогда не вспомню о нем), так это имя отправителя и его историю: Рикардо Агустин Моралес, который двадцать лет спустя вновь возник из небытия.

Перед тем как открыть конверт, я еще раз взглянул на имя получателя. Без сомнения, им был я. «Бенжамин Мигель Чапарро. Национальный Суд первой инстанции по криминальным расследованиям № 41, Секретариат № 19». Откуда Моралес знал, что найдет меня здесь? Мне не очень понравилось это неожиданное послание, хотя… что именно могло меня обеспокоить? Я же не винил его в своем отчаянном побеге в 1976-м. Для меня всегда было ясно, что этим я был обязан выродку Романо. Меня обеспокоило, что он написал мне спустя столько лет? Тоже нет. О нем у меня сохранились хорошие, почти теплые воспоминания. Что же тогда? Я еще чуть-чуть помедлил, пока до меня не дошло, что на самом деле меня задевала собственная предсказуемость, я был таким же, как все, скучным человеком, которого можно было найти в том же Суде, в том же Секретариате, в той же должности, за тем же письменным столом два десятилетия спустя после нашего последнего разговора.

Письмо было относительно длинное, датированное 21 сентября, написанное в Вичегасе. Значит, он уехал из столицы. Смог ли наладить свою жизнь? Я искренне надеялся, что да, и начал читать.

Я чуть помедлил, чтобы сделать простейшие подсчеты: ни больше ни меньше двадцать лет и несколько месяцев.