Джоан с колотящимся сердцем сбросила пижаму и надела одежду, которую сама сшила на прошлой неделе. Ей хотелось захватить с собой кое-какие вещи – мягких зверушек собственного изготовления, детские рисунки, басни, которые она сочиняла, – но без вопросов понимала, что все это придется оставить в Доме. Уходить надо налегке.

В темноте родители шепотом посвятили ее в план побега. Папе поручили присматривать за работниками на ферме, и он воспользовался этим шансом, чтобы заготовить еду, воду и прочие нужные вещи в рюкзаках, которые припрятал в кустах на окраине поля. На неделю должно хватить. Сначала родители собирались уйти пешком и поймать попутку, желательно до ближнего или дальнего побережья. Но им повезло – на одном из грузовиков забарахлили тормоза, и папу послали их чинить. Пока меняли тормозные колодки в городе, он сделал дубликат ключей. Ключи он положил в рюкзак с припасами, а грузовик оставил на обочине дороги, ведущей из Дома в город, сказав Отцу, что машине потребовалась замена цилиндра, которую он сам не мог выполнить.

Теперь им предстояло покинуть Дом, пересечь поле, подобрать рюкзаки и выйти к машине. Потом можно будет ехать куда душа пожелает.

– Уедем так далеко, что нас никто не найдет, – по– обещала мама. – Даже Отец.

Ее слова внушали уверенность, но тон их выдавал тревогу. Джоан догадалась, что маме так же страшно, как ей.

– Ты все поняла? – спросил папа.

Джоан молча кивнула. Она последний раз окинула взглядом комнату, все то, что предстояло оставить.

Заметив выражение лица дочери, папа ободряюще улыбнулся. Он сказал, что сунул в рюкзак ее любимого плюшевого зайца, которого мама сшила к ее рождению и с которым девочка никогда не расставалась. Джоан, ощутив острую любовь к папе, обхватила его за шею и крепко прижала к себе. «Папочка, я так люблю тебя», – прошептала она.

– Я тебя тоже, – шепотом ответил он.

Джоан держала маму за руку. Впереди на стене дрожала тень – силуэт ребенка, – отбрасываемая стоящей в коридоре невидимой фигурой, на которую падал свет от свечи. Джоан боялась увидеть стоявшего за углом; она задержала дыхание и приготовилась к самому страшному.

В коридоре стоял взрослый, а не ребенок, но он был одним из Детей и ростом не достигал даже метра, у него были уродливые ступни и не по фигуре большая голова. Мужчина-ребенок тупо улыбнулся; он не знал и не хотел знать, кто они такие и что тут делают. Заглянув в глаза уродца, Джоан увидела в них печаль. Печаль и сожаление. Мама Джоан немножко баловала Детей. Она и сама была из их числа, хотя ее собственная ущербность не так бросалась в глаза. Джоан сжала материнскую руку, давая понять, что все поняла.

У дверей бокового выхода отец отпер замок, и они вышли наружу.

Джоан никогда прежде не доводилось бывать на улице ночью. Холодный воздух производил странное, но приятное ощущение. Посмотрев на небо, девушка увидела полную яркую луну, и ее охватило чувство счастья и свободы. Она окончательно поняла – хотя и раньше мало сомневалась в этом, – что их решение правильное. Вспомнив истории, которые папа рассказывал о своем детстве на Чужбине, Джоан переполнилась радостью оттого, что этот мир станет теперь ее миром. Конечно, с тех пор как Джоан научилась разговаривать, Учителя внушали ей страх перед Чужаками, а подобное внушение не проходит бесследно. Однако радость была сильнее страха, и дочь решительно шагала за папой через двор, заставленный сельскохозяйственным инвентарем. Родители жались к забору, подальше от окон Дома, пока не спустились в пересохшую водоотводную канаву и не вышли в зерновое поле. Под прикрытием кустов, растущих на меже между зерновым и овощным полями, троица, пригнувшись, побежала по пашне, стараясь не зацепиться ногами за камни, корневища или земляной отвал. Через несколько минут они остановились под деревьями и нащупали спрятанные рюкзаки. Джоан схватила свой, расстегнула молнию и запустила руку внутрь. Пальцы сомкнулись на знакомой мягкой игрушке, в этот момент она поняла, что для них все закончится хорошо.