В спальне царил беспорядок: широкая двуспальная кровать — белье скомкано, простыни сбиты, подушки — на полу. Тут же на паласе валялась разбитая лампа. Стол, на котором она стояла, тоже опрокинут. Перевернута и низкая скамейка-пуф, на которую складывали одежду. Одежда была разбросана по полу.

Колосов поднял и осмотрел джинсы — потертые в рыжину, как было модно в этом сезоне, красную футболку и щегольскую спортивную куртку дорогой фирмы. На куртке его внимание привлекло белесое заскорузлое пятно — спереди натруди. Запах от пятна шел неприятный. Похожие пятна Никита заметил и на синей наволочке одной из валявшихся на полу подушек. Он указал на них Лесоповалову.

— И что это, по-твоему, такое? — спросил тот, брезгливо нюхая ткань.

— Похоже на следы рвоты. — Колосов отложил одежду Студнева и подушку в сторону. — Это надо бы отправить на экспертизу.

Он вышел в лоджию, примыкавшую к спальне. А вот и штора. Странно как… Точно кто-то в ней запутался, вслепую ища дверь в лоджию или же…

— Штору едва не оборвал, — сказал Лесоповалов, — она только на двух крючках держится. Хватался, наверное, за нее. Пьяный или накололся. Запутался, споткнулся — тут у двери порожек, вылетел в лоджию, цеплялся за шторы, потащил ее с собой, потерял равновесие, перегнулся через ограждение — и вниз…

— По-твоему, какого он роста? — спросил Никита.

— Он выше меня. Примерно метр восемьдесят… шесть. Никита подошел к ограде лоджии, померил.

— Возможно, все так и было, как ты говоришь. Высокий рост мог сыграть роковую роль, — сказал он. — Сталкивать его отсюда никто не сталкивал. В квартире он был один. Значит, упал сам, только вот…

— Что?

— Почему лампа-то на полу? Стол, подставка перевернуты? Мы грохот слышали — это, наверное, как раз лампа упала. Зачем он вещи-то бросал?

— Ну, пьяный или обкуренный. Ошалел! В невменяемом состоянии мог на вещи натыкаться, опрокидывать.

— В невменяемом, говоришь? Знаешь, Костя, я бы, помимо вскрытия, провел тут комплексную химическую экспертизу. Биохимическую, — сказал Колосов. — Ну хотя бы для того, чтобы нам с тобой было ясно, какое вино он перед этим пил и чем ширялся.

— Ладно, сделаем, о чем разговор? — Лесоповалов послушно кивнул.

Как только он укрепился в мысли, что убийством тут, скорее всего, не пахнет, он заметно повеселел. В тихих Столбах убийств не любили. От них только лишняя морока.

Ночью Авроре снова снилось море — зеленое, искрящееся солнечным светом. И песок пляжа был обжигающе горячий. Такой же, как там в пустыне во время сафари на джипах — она вышла из машины, поднялась на бархан и даже сквозь подошвы кроссовок ощутила, какой он огненный — песок.

Это было тогда — во время поездки в Марокко. Это было сейчас — во сне.

Сны — продолжение наших мыслей. Аврора часто думала об этом. Ей особенно остро хотелось снова поехать туда — одной, без детей. И увидеть все то, что в последнее время так часто воскресало во сне: фиолетовую гряду Атласских гор на горизонте, белые шапки вечных снегов, красные глиняные стены старого города посреди пустыни, тенистые извилистые улочки, где в полдень не услышишь человеческого голоса, а только воркование голубей, ту сумрачную лавку торговца сувенирами, где восемь лет назад они с мужем купили для первой своей квартиры забавный мавританский столик и медную лампу, в которой жил джинн.