– Что у вас? Говорите скорее!

– Вечером, как буду у вас, скажу-с… Так, одно соображение и некоторая подробность… Здесь долго рассказывать-с…

– Хорошо, тогда до вечера… Не забывайте, что я сказал, а теперь пойдем скорее туда, я боюсь, что мы и так слишком долго говорили…

И, сразу весь переменившись, он побежал к группе судебных и полицейских властей, уже закончивших протокол.

– А змею нужно послать в зоологический кабинет университета, – авторитетно говорил прокурор как раз в то мгновение, когда около него очутился Кобылкин.

– Собственно говоря, зачем же это? – воскликнул тот.

– Как зачем? Нужно определить, что это за гадина… Ведь их многое множество.

– Да это я вам и без университета скажу!

– Вы? – И изумление ясно отразилось на лицах и прокурора, и следователя.

– Именно я… Если вы только желаете знать, так это песочная гадюка… Пошлите в университет, ручаюсь, то же ответят.

– Батюшки! Да откуда же это вы? – совершенно искренне удивился следователь. – Вот не подозревал-то!

– Мало ли вы чего, милый человек, не подозреваете, а нашему брату все нужно знать…

– Ого, как вы! – вмешался прокурор. – Ну, если вы такой всезнайка, скажите, что вы думаете обо всем этом змеином деле.

– Да ничего не думаю!

– Уж будто так!

– Уверяю вас… Что о нем думать-то! Ну, змея, так мало ли змей на свете, а тут гадюка, да и все…

– Да как же она сюда попала?

– Кто ее там знает? Может быть, ворона на хвосте принесла…

Прокурор пожал плечами, следователь покачал головой.

К выходкам Кобылкина, порою даже очень грубым, к его своеобразной манере говорить все уже давно привыкли и перестали обижаться. Всякому, кто знал близко Мефодия Кирилловича, было хорошо известно, что в то самое время, когда он прыгает, гаерствует, иногда грубит, иногда болтает как будто совсем без толку, мозг его стремительно работает, и бессмысленные с виду выходки и болтовня только помогают этой работе воссоздания по ничтожнейшим частицам стройного целого.

Так и теперь, во время всего этого разговора, глаза Мефодия Кирилловича ни на мгновение не останавливались на одном каком-нибудь предмете; они так и бегали, скользя то по трупу Кондратьева, то по неподвижной змее, то по окружавшей следователей и полицейских толпе. Кобылкин словно хотел взглядом проникнуть в тайники души каждого, узнать, что там спрятано, и вывести это спрятанное наружу.

– Братцы! – вдруг крикнул он. – Нет тут мастера, что с покойным вчера выпивал?

Толпа зашевелилась, но никто не вышел. Стоявшие в толпе только вопросительно оглядывали друг друга.

– Выходи, не бойся, если есть! – закричал полицейский пристав.

Отклика не было.

– Ну еще бы, конечно, нет! – как-то особенно насмешливо воскликнул Кобылкин. – Поди теперь он поминки справляет по другу-то… За упокой души его выпивает!

– Мефодий Кириллович! – схватил его за руку следователь. – Что вы хотите сказать этим?

– Да ничего, а что?

– Вы что-нибудь знаете?

– Ровнехонько ничего!

– Простите, тогда вы что-нибудь думаете?

– А уж это мне знать, что я думаю…

– Скажите… ведь ваше замечание говорит о преступлении…

– Ну, это как вы хотите… только отчего же приятелю усопшего приятеля не помянуть?