Однако гельсингфорский запрос был совершенно темен, и ничего из него нельзя было понять. Гельсингфорская полиция только расспрашивала петербургскую о Кудринском, даже не объясняя причин этого запроса. Мефодий Кириллович внимательно несколько раз перечитал все присланные бумаги и ровно ничего не нашел в них.

– Пискарь, а Пискарь? – просительным тоном заговорил он, оставляя бумаги.

– Что прикажете, Мефодий Кириллович? – невозмутимо спросил хохол.

– Как бы это нам разузнать? А?

– О чем разузнать, Мефодий Кириллович?

– Да вот зачем понадобился Гельсингфорсу этот наш питерский Кудринский?

– Так за чем же дело-то стало? Запросить их там, пусть бы ответили.

– Держи карман! Так они и станут отвечать!… Нет, это не годится.

– Потребовать, да построже!

– Нет, и это не годится. Финны – народ упрямый, ничего не дождешься. А вот что, Пискарь, поезжай-ка ты сам туда, погляди, пощупай, что, как, нет ли чего?

– Отчего же не поехать? Поеду я!

– Ну, вот и прекрасно! Пойди, приготовься и с первым поездом – марш.

Оставшись один, Мефодий Кириллович большими шагами заходил по кабинету. Прежней тревожной неуверенности в нем и следов не осталось. Инстинкт подсказывал ему, что нити дела, хотя сейчас еще и невидимы, но все-таки близки к тому, чтобы попасть в его руки.

Марья Егоровна едва-едва дождалась, когда ей подадут экипаж. Она и сама не понимала, что такое делалось с ней. Сердце молодой девушки сжималось раз от разу все сильнее, голова горела, глаза и губы были воспалены. По телу то и дело пробегала лихорадочная дрожь. „Как бы не расхвораться, – с тревогой подумала она, – на воздух, на воздух скорее!“

Торопливо одевшись с помощью горничной, она спустилась к экипажу и дала кучеру адрес Кудринского.

– Поскорее! – произнесла молодая девушка, захлопывая за собою дверцу кареты.

Ехать пришлось довольно далеко – совсем в другую часть города. Марье Егоровне все казалось, что экипаж движется слишком медленно и что не будет конца этому пути.

Наконец экипаж, в котором ехала Воробьева, остановился у подъезда какого-то огромного дома.

– Кудринский, Алексей Николаевич, здесь живет? – спросила Марья Егоровна у подбежавшего к ней швейцара.

Тот, видя пред собою собственный экипаж, почтительно обнажил голову и отвечал:

– Так точно, здесь! Только их сейчас нет дома…

Молодая девушка не знала, что ей делать. Она колебалась, и только мысль, что если уж она приехала сюда, так зачем уезжать, не увидав Кудринского, заставила ее принять решение.

– Я подожду Алексея Николаевича у него, – сказала она, выходя из экипажа, – покажите его квартиру.

– Третий этаж, правая дверь, – кланялся швейцар, – я позвоню туда.

Марья Егоровна медленно поднялась по лестнице; представительный слуга открыл ей двери.

– Пожалуйте, барина нет дома, но они скоро будут! – произнес он таким тоном, как будто не только знал о существовании Воробьевой, но даже с минуты на минуту ожидал ее посещения.

Молодая девушка вошла в ярко освещенную переднюю. Ни малейшей роскоши здесь не было заметно, все было просто и вместе с тем опрятно. В гостиной, куда она перешла потом, было так же бедновато, но уютно. Марья Егоровна присела к столу и еще раз огляделась вокруг.